Голос ночной птицы

Мод вышла вперед, подсвеченная сзади огнем очага. Голос ее был по-прежнему визглив и неразборчив, но она старалась говорить как можно медленнее и отчетливее. Эта тема, как предположили и Вудворд, и Мэтью, была ей очень небезразлична.

— А кто, если не медведь? — спросил Шоукомб.

— Не просто медведь, — поправилась она. — Я его видела. Ты — нет. Я знаю, кто он.

— У нее тоже мозги набекрень, — пожал плечами Шоукомб, обращаясь к Вудворду.

— Видела, — повторила старуха, и голос ее зазвучал тверже. Она подошла к столу и остановилась рядом с Мэтью. Отблеск свечи падал на изборожденное морщинами лицо, но глубоко посаженные глаза оставались в тени. — У двери я стояла. Вон где, у двери. Джозеф шел домой. И наш мальчик. Я видела, они вышли из лесу, шли по полю. Меж ними олень висел. Я подняла фонарь, стала им орать… а тут вдруг эта тварь у них сзади. Ниоткуда встал. — Она подняла правую руку, костлявые пальцы сомкнулись на ручке несуществующего фонаря. — Я мужа хотела позвать, но ничего не крикнула. — Она сжала зубы. — Пыталась. Пыталась. Бог меня лишил голоса.

— Да уж скорее тебя крепкое пойло голоса лишило! — грубо захохотал Шоукомб.

Старуха не ответила. Она молчала, дождь колотил по крыше, да треснула в очаге сосновая ветка. Наконец старуха вздохнула — глубоко, прерывисто, с непередаваемой горестью и смирением.

— Мальчика нашего убил, а Джозеф и повернуться не успел, — сказала она, ни к кому не обращаясь. Мэтью показалось, что она смотрит на него, но он не был в этом уверен. — Голову ему снес, просто когтями махнул. И навалился на мужа, и ничего уже было не поделать. Я побежала, бросила в него фонарь, да только он большой. Страшно большой. Встряхнул своими здоровенными черными плечищами и поволок оленя прочь. А мне оставил, что осталось. Джозефу распороло шею, дыхательное горло и вообще. Три дня умирал.

Старуха мотнула головой, и Мэтью увидел влажный блеск в ее глазных впадинах.

— Бог мой! — произнес Вудворд. — И не было соседей, чтобы прийти вам на помощь?

— Соседей? — переспросила она недоверчиво. — Не, соседей тут нету. Мой Джозеф траппером был, с инджунами малость торговал. Так живем. Я чего тебе говорю: Одноглазый — не простой медведь. Тут, в этой земле, все темное, злое, жестокое. Когда ждешь домой мужа и сына, фонарь поднимешь и хочешь их позвать, тут что-то на них наваливается, и ничего у тебя нет. Вот это и есть Одноглазый.

Ни Вудворд, ни Мэтью не знали, что ответить на эту страшную историю, зато у Шоукомба, который продолжал хлебать варево и запихивать в рот кукурузный хлеб, нашелся ответ.

— А, блин! — завопил он, хватаясь за челюсть, и лицо его исказилось от боли. — Женщина, ты чего в этот гадский хлеб насовала? — Он полез пальцами в рот, пошарил там и вытащил какой-то небольшой коричневый предмет. — Чуть себе зуб не сломал об эту хренови… Мать твою! — Вдруг до него дошло, что он держит. — Это же и есть зуб!

— Мой небось, — сказала Мод. — Шатался у меня сегодня утром.

Она выхватила зуб из пальцев трактирщика и, не ожидая, чтобы он сказал еще что-нибудь, снова вернулась к своим обязанностям у очага.

— Проклятая старуха на ходу рассыпается! — мрачно бросил ей вслед Шоукомб.

Он дернул еще рому, покатал его во рту и снова занялся ужином.

Вудворд разглядывал кусок лепешки, который только что погрузил в свою миску. Потом очень вежливо откашлялся.

— Боюсь, у меня аппетит несколько поубавился.

— Чего? Уже не голодны? Так давайте его сюда! — Шоукомб схватил миску магистрата и перевалил ее содержимое в свою. Он решил пренебречь столовыми приборами в пользу собственных рук, жаркое капало у него изо рта, оставляя пятна на рубашке. — Эй, клерк! — промычал он, пока Мэтью решал, стоит ли рисковать найти в хлебе гнилой зуб. — Если захочешь поиграть с девкой, я тебе десять пенсов плачу за посмотреть. Не каждый день видишь, как девственник вставляет телке.

— Сэр, — перебил Вудворд голосом, в котором появилась острота. — Я уже вам сказал, наш ответ — нет.

— А чего это вы за него говорите? Вы ему кто, отец, что ли?

— Нет, не отец. Но я за него отвечаю.

— А какого черта за двадцатилетнего мужчину кто-то должен отвечать?

— В этом мире полно волков, мистер Шоукомб, — сказал Вудворд, приподняв брови. — И молодой человек должен быть очень осторожен, чтобы не попасть в их компанию.

— Да лучше уж вой волков, чем завывания святых, — сказал Шоукомб. — Может, тебя сожрут, зато от скуки не помрешь.

Мысленный образ, как волки пожирают человеческое мясо, привел на ум Мэтью другой вопрос. Он подвинул свою миску к трактирщику.

— Тут две недели назад из Чарльз-Тауна в Фаунт-Роял проезжал магистрат. Его звали Тимон Кингсбери. Он здесь, случайно, не останавливался?

— Не, я его не видел, — ответил Шоукомб, не отрываясь от обжорства.

— Он не доехал до Фаунт-Рояла, — продолжал Мэтью. — Вероятно, он мог бы здесь остановиться, если бы…

— Наверно, и сюда не добрался, — перебил Шоукомб. — Попался ребятам с большой дороги в лиге от Чарльз-Тауна, я так думаю. А может, Одноглазый его поймал. Здесь одинокий путешественник всегда в шаге от Ада.

Мэтью вдумался в эту фразу под звуки барабанящего по крыше дождя. Вода струйками втекала сквозь крышу, лужицами собираясь на досках пола.

— Я не говорил, что он был один, — произнес наконец Мэтью. Челюсти Шоукомба, кажется, чуть снизили обороты.

— Ты же только его назвал, нет?

— Да, но я не упомянул его клерка.

— Да блин! — Шоукомб грохнул миской по столу. Снова в его глазах засверкала ярость. — Так один он был или нет? И какая, на хрен, разница?

— Он был один, — спокойно ответил Мэтью. — Его клерка накануне вечером свалила болезнь. — Он посмотрел на пламя свечи, на черную нитку дыма, извивающуюся вверх с оранжевого острия. — Но я действительно не думаю, что это имеет значение.

— Действительно. — Шоукомб покосился мрачно на Вудворда. — У этого пацана зуд задавать вопросы, да?

— Он — весьма разумный молодой человек, — ответил Вудворд. — И в нем горит огонь любознательности.

— Ага. — Взгляд Шоукомба снова обратился к Мэтью, и у того возникло отчетливое и весьма неприятное ощущение, словно смотришь в леденящее дуло заряженного и взведенного ружья. — Гляди только, чтобы тебе этот огонек не задули.

Шоукомб еще несколько секунд подержал пронзительный взгляд, потом снова взялся за еду, которую отодвинул Мэтью.

Путешественники, извинившись, встали из-за стола, когда Шоукомб объявил, что сейчас Абнер будет играть на скрипке, чтобы их «поразвлечь». Вудворд давно уже прилагал усилия, чтобы подавить зов телесных отправлений, но природа заговорила повелительно, и он был вынужден надеть пальто, взять фонарь и выйти в непогоду.

Удалившись в отведенную им комнату, где по крыше стучал дождь и коптила единственная свеча, Мэтью услышал, как начала скрипеть скрипка Абнера. Кажется, им все равно исполнят серенаду, хотят они того или нет. Усугубляя ситуацию, Шоукомб начал хлопать в ладоши и подвывать сомнительным контрапунктом. В углу завозилась крыса, которой это явно нравилось не больше, чем Мэтью.

Он сел на соломенный матрас и подумал, удастся ли сегодня заснуть, хотя он и устал с дороги. Учитывая крыс, имеющихся в комнате, и еще двоих вне ее, завывание которых доносилось из камина, задача будет непростая. Мэтью решил, что займется придумыванием и решением каких-нибудь математических задач, естественно, на латыни. Обычно это ему помогало успокоиться в трудных