Это-то и усыпило мою бдительность. Я с аппетитом поел. Настроение мое поднялось. Кто же, собираясь разводиться, готовит мужу ужин. Спать я пошел в свой кабинет.
Дверь, как обычно, не закрыл. Мне и в голову не пришло, что мне угрожает опасность. Спал я крепко и спокойно. На рассвете словно от какого-то внутреннего толчка я неожиданно проснулся. У моей кровати стояла Катя с занесенным надо мною длинным поблескивающим синевой кухонным ножом. Я не испугался. Честное слово. Пожалуй, даже не удивился. Я засмеялся. Мне действительно стало смешно. Такая сцена достойна театра. Но, возможно, именно это и спасло меня — мой дурацкий смех поколебал решимость Кати нанести роковой Удар.
— Что за глупости? — сказал я, нелепо улыбаясь и не делая попытки встать или защититься. — Неужели ты хочешь убить меня?
— Да, — с горьким презрением сказала Катя, разжав пальцы. Нож, ударившись об пол, коротко продребезжал. — Я хотела. Еще секунда и все было бы кончено. Ты вовремя проснулся. Ты очень везучий, негодяй.
Спустя сутки я успел вытащить ее из петли. Все-таки она любила меня, моя Катя. На следующий день я был в институте на заседании своей кафедры. Вдруг какая-то смутная тревога овладела мной — я тихонько вышел на носочках и из деканата позвонил домой. Телефон не отвечал — я забеспокоился. В это время Катя должна быть уже дома. Дочь неделей раньше мы отправили в пионерский лагерь. Я выходил звонить еще раз. Все с таким же успехом. Когда я в третий раз вернулся в кабинет, где проходило заседание кафедры — профессор Василий Иванович Никитов всмотрелся в меня и обеспокоено спросил:
— Что-нибудь случилось, Владимир Андреевич? — и, не ожидая ответа, добавил: — Если надо, вы можете уйти.
— Благодарю! — сказал я. И быстро собрав свои бумаги — ушел. О, милый, добрый Василий Иванович. От какого несчастья вы нас уберегли. Я поймал такси и помчался домой на Пролетарский проспект. Откровенно говоря, я слегка досадовал. На этот вечер у меня были совсем другие планы. Под видом кафедры я собирался посетить с Лерой какой-нибудь ресторанчик — надо было как-то отметить свое воскрешение из мертвых. «Быстрей! — подгонял я шофера. — Еще быстрей, голубчик!» Надо верить своему сердцу — оно никогда не обманет. Оно наш самый надежный друг.
Я успел. Это похоже на чудо, но я успел. Единым духом я взбежал по лестнице на четвертый этаж — я был не в состоянии ждать пока спустится лифт. Поспешно открыл дверь своим ключом. Пробежал по комнатам, заглянул на кухню — везде было пусто. Толкнул дверь в туалет. Она была там. Уже висела без сознания. Висела на зеленом брезентовом ремне, каким стягивают чемоданы — очевидно, он не очень плотно обхватил шею и потому она сразу не погибла. Я обмер, но действовал быстро, с холодным расчетом. Обрезал ремень, отнес и уложил ее на ковер, стал делать искусственное дыхание. Сравнительно быстро — через две-три минуты она пришла в себя — попыталась подняться. Ее лицо было серым, как штукатурка. Я хотел перенести ее на кровать, она оттолкнула меня слабой рукой, кое-как сама села, некоторое время смотрела перед собой непонимающими глазами, поднялась и, пошатываясь, побрела в ванную. Она закрылась и довольно долго не выходила оттуда. До меня доносился лишь шум бегущей воды. Я в полной растерянности толокся у двери в ванную, не зная, как быть. На мой стук и голос она не отвечала. Наконец, спустя примерно час, она вышла. У нее был отрешенный вид, тусклые глаза.
— Собирай свои вещи и уходи, — сказала она безжизненным голосом. — Здесь ты не останешься.
— Завтра, — сказал я, пытаясь выгадать время.
— Сегодня, — непреклонно сказала Катя. — Если ты сейчас же не уйдешь, я убью себя или тебя.
— Подумай о Гале, — сказал я.
— А ты подумал о нас? — спросила Катя.
Я собрал чемодан и уехал к Лере. А что мне оставалось делать?
A теперь несколько слов о любви. Мне кажется, никто толком не знает, что это такое. Всяк толкует о ней по-своему. Сейчас, когда так бесславно и банально кончается мой роман с Лерой, я, конечно, буду судить о ней не так, как в его начале. Вот и разберись, где истина. Ситуация похожа на то, как если бы на меня неожиданно напал неизвестный и с ходу всадил в меня по самую рукоятку длинный нож. Но еще не вытащил его. В эту секунду я еще дышу, глаза мои открыты. Они еще видят, мозг еще работает, сердце еще бьется. Может быть в своем последнем отчаянном толчке. Я еще жив. Я еще люблю. Это, очевидно, последние мгновения моей любви. Но я еще успею что-то подумать, успею сказать о ней.
Нашу связь нельзя назвать светлым праздником для двоих. Моя любовь была, если разобраться, глухой, темной, всепоглощающей страстью с буйными протуберанцами безграничного, ослепительного счастья. Но они стоили всей моей жизни, так мне казалось. Только ради них стоило жить и умереть. Темной же и глухой она была из-за моей ревности. С ней я прошел все семь кругов ада. И ревность сделала меня пленником моей любви. И сторожем одновременно. Не знаю, что хуже — муки ревности, или муки безответной любви. А теперь все по порядку.
Я познакомился с Лерой два с лишним года назад в Сочи. Она работала раздатчицей в столовой санатория, куда я приехал на отдых в начале марта. Познакомился с ней так. На второй или третий день после ужина я решил побродить по вечернему городу. Санаторий мой находился на южной окраине Сочи за огромным корпусом интуристской гостиницы «Жемчужина». До центра я доехал на автобусе. Прогулялся по безлюдному парку и пошел мимо морского вокзала в сторону набережной. Обратно я решил идти пешком. Стояла довольно прохладная погода — накрапывал дождь, со стороны моря порывами дул ветер. Я посильнее надвинул на голову шляпу, застегнул плащ на все пуговицы и неторопливо побрел по пустынной набережной, глубоко погрузившись в свои мысли.
О берег тяжело бились темные волны, увенчанные белыми кружевными гребешками. Изредка навстречу мне попадались парочки или одинокие вроде меня люди. Неподалеку от морского вокзала я заметил у фотокиоска девушку, которая что-то рассматривала на застекленной боковой поверхности. Из мимолетного любопытства я тоже подошел к витрине, которая оказалась сплошь залепленной моментальными фотографиями.
— Себя ищете или выбираете жениха? — вежливо пошутил я. Девушка улыбнулась. У нее было очень юное хорошенькое личико, и я даже подосадовал, что она так молода. На вид ей было лет 16-17. Мне просто было приятно с ней болтать. Ничего больше у меня и в мыслях не было. И не могло быть. Я всегда был добропорядочным семьянином, человеком с устойчивыми моральными взглядами.
— Родители отпускают вас одну в такое позднее время? — спросил я.
Она доверчиво улыбнулась.
— Разве это позднее время? Еще нет и девяти часов.
На ней было длинное песочного цвета сшитое колоколом пальто. Из-под желтой вязанной шапочки торчали две короткие русые косички перехваченные золотисто-желтыми ленточками. Она показалась мне школьницей. Ученицей 9 или 10 класса. Теперь я могу сказать, что она с первого же мгновения неудержимо повлекла к себе. С первых же минут меня стало затягивать в этот сладостно-таинственный омут, именуемый любовью. Я не чувствовал опасности и в счастливом неведении младенца зашагал по пути, который вел к пропасти.
Я предложил прогуляться по набережной — она согласилась. Еще несколько минут назад сосредоточенно-хмурый, с лицом, уставшим от бестолковой столичной суеты, от своих дипломников и студентов я как по мановению волшебной палочки вдруг расцвел, разговорился, сыпал шутками и остротами, помолодел по крайней мере на 20 лет. Куда только делись мои серьезность и степенность. Чтобы не напугать ее громкими званиями, я не сказал, что я профессор и доктор наук, а представился журналистом. Эта профессия как бы предполагает и извиняет некоторую легкость и свободу в поведении. Оказалось, Лере 20 лет. После школы уже три года работает. Где — она пока не сказала. Я и не настаивал. Мы обменялись мнениями о книгах и о фильмах. Этот разговор было легко поддерживать обоим. Так мы гуляли часа два, и я проводил ее до угла квартала, где она живет. Здесь она попросила меня уйти: «Я понимаю», — с готовностью кивнул я и, превозмогая робость, предложил встретиться завтра вечером на том же самом месте. Она согласилась.
Мы договорились встретиться в 20.30 у цирка. «Раньше не могу»» — улыбнувшись, объяснила она, с какой-то детской лукавинкой глянув на меня.
Весь следующий день я нетерпеливо посматривал на часы. Как именинник-мальчишка в ожидании
