Я пробудился внезапно, испуганный и дрожащий. Одеяла сползли с моего тела. Черное безмолвие было столь же ужасно, как и прежде.
Я встревоженно потянулся к одеялам, пытаясь нашарить их пальцами в потемках. Они, конечно же, упали с кровати. Я торопливо перевернулся на живот и потянулся к полу; пальцы, соприкоснувшись с ледяными досками, отдернулись.
Затем, когда я нашарил одеяла, я увидел свечение под дверью.
Оно продолжалось лишь долю секунды, но я знаю, что видел его. И когда оно вдруг исчезло, опять началось гудение. Казалось, комната была наполнена пульсирующим гулом. Я ощущал, как кровать трясется подо мной, а кожа моя натягивается и холодеет, зубы клацают.
Потом вновь появилось свечение, и я услышал шлепки голых ног и понял — это Сол бродит в ночи.
Побуждаемый скорее страхом за его безопасность, чем храбростью, я спустил ноги с кровати и поплелся к двери. Холодный пол леденил ступни, меня охватил озноб.
Я медленно открыл дверь, тело напряглось от предчувствия того, что я могу увидеть.
Но в зале была аспидная темнота. Я миновал его и подошел к двери комнаты Сола, прислушиваясь и пытаясь понять, способен ли я уловить звук его дыхания. Но до того, как я что-либо уразумел, зал внизу озарился голубоватым неземным сиянием, и я повернул, инстинктивно заторопился опять к лестничной площадке и встал там, вцепившись в старые перила, глядя вниз.
Облако ярко сверкающего голубого света проплывало через зал, двигаясь в сторону гостиной.
Сердце сделало прыжок!
За облаком шел, вытянув вперед руки, Сол, в знакомой позе сомнамбулы, глаза устремлены вперед. Они блестели в бесформенной лучезарной голубизне.
Я попытался окликнуть его по имени, но обнаружил, что голос мне не повинуется. Я попытался пройти к лестнице, чтобы избавить Сола от этого ужаса. Но какая-то стена, невидимая в кромешной тьме, отбросила меня обратно. Это приближалось, удушало. Я боролся яростно и безрезультатно. Мои мускулы были бессильны против этой ужасающей, невозможной силы, которая удерживала меня.
Неожиданно острый тошнотворный запах влился в мои ноздри и, казалось, рроник даже в мозг, заставил чувства смешаться. Горло и желудок были опалены почти осязаемым огнем. Темнота сгустилась. Она обволакивала меня, словно жаркая черная грязь, давила на грудь так, что я едва мог дышать. Будто меня жгли живьем в черной печи, и тело мое было связано и запутано тугими темными бинтами. Я дрожал, всхлипывающий и беззащитный.
Потом все кончилось, и я стоял там, в холодном коридоре, покрытый испариной, ослабевший от безумных и бесплодных усилий. Я попытался пошевелиться — и не мог, пытался вспомнить про Сола, но мысли улетучивались из обезумевшего мозга. Меня трясло. Я повернулся, чтобы уйти в свою комнату, но после первого шага мои ноги подогнулись, и я тяжело рухнул на пол. Ледяная поверхность вдавилась в мою плоть, тело чуть не разваливалось от дрожи. Я потерял сознание.
Когда я вновь открыл глаза, я все еще лежал, скорчившись на холодном полу.
Я принял сидячее положение; зал плыл перед глазами в чередующихся приливах света и тьмы. В груди болело, беспощадная дрожь по-прежнему сотрясала мое тело. Я поднялся и, полусогнутый, потащился в комнату брата. Кашель раздирал мне горло, когда я запнулся об пол напротив его кровати.
Сол был там и выглядел изнуренным. Он был небрит, и темная, похожая на проволоку, поросль на щеках напоминала отвратительную опухоль. Рот открыт, звуки изматывающей дремоты исторгались оттуда, гладкая и белая грудная клетка поднималась и опускалась от мелких вдохов и выдохов.
Он не шевельнулся, когда я слабо потряс его плечо. Я назвал его по имени и был потрясен хриплым, резким звучанием собственного голоса. Я повторил имя, он с ворчанием шевельнулся и открыл один глаз, чтобы взглянуть на меня.
— Я болен, — пробормотал
— Сол!
Он, казалось, дернулся всем телом, затем его руки, вытянутые вдоль, сжались в костистые белые кулаки.
— Убирайся отсюда! — заорал он. — Оставь меня в покое, иначе я убью тебя!
Его нагоняющие страх слова отбросили меня от кровати, от того места, где я стоял, онемело глядя на него. Дыхание разрывало мое горло. И я услышал, как он жалобно бормочет себе под нос:
—
Тут я задохнулся от кашля, моя грудь заболела от пламенной боли, я поплелся в свою комнату и заполз на кровать, двигаясь наподобие старика. Я опустился спиной на подушку, натянул одеяла и лежал так, дрожащий и немощный.
Так я проспал весь день, урывками, ибо сон перемежался с приступами резкой боли. Я не в состоянии был подняться, чтобы поесть и попить. Я мог только лежать, дрожа и всхлипывая. Я чувствовал себя раздавленным жестокостью Сола ко мне, в той же степени, что и физическими страданиями. Боль была столь же, до чрезвычайности, жестока. Настолько, что во время одного из приступов кашля я заплакал, как ребенок, колотя по матрасу слабыми, неловкими кулаками и в исступлении стуча ногами.
Все же, я думаю, и тогда я плакал из-за большего, чем боль. Я плакал потому, что единственный брат не любит меня.
Казалось, та ночь пришла скорее, чем приходила какая бы то ни было ночь в моей памяти. Я одиноко лежал в темноте, молясь онемелыми губами, чтобы ему не причинили никакого вреда.
Я немного поспал и затем, внезапно проснувшись, уставился на свет, льющийся из-под двери. В ушах раздавался высокий гул. В тот момент я понял, что Сол все еще любит меня, но этот дом разрушает его любовь.
И тогда пришло решение. В отчаяньи я обрел поразительное мужество. Я с трудом поднялся на ноги и тут же зашатался от головокружения, перед глазами запрыгали черные точки. Но я надел халат и шлепанцы, добрался до двери и распахнул ее.
Почему все происходило так, а не иначе, сказать не могу. Я не знаю этого. Возможно, прилив смелости был причиной того, что черная преграда в зале растаяла. Дом сотрясался от вибрации и гудения. И тем не менее, они словно уменьшались, когда я спускался по лестнице, и голубой свет в гостиной неожиданно исчез, и я услышал оттуда громкое и неистовое грохотанье.
Когда я вошел, в комнате было все, как обычно. На каминной полке горела свеча. Но мои глаза были обращены в центр гостиной.
Там стоял Сол, наполовину обнаженный и неподвижный. Тело его застыло в каком-то танцевальном па, глаза были устремлены на портрет.
Я резко произнес его имя. Глаза мигнули, и он медленно повернул ко мне голову. Похоже, мое присутствие здесь показалось ему непостижимым, потому что взгляд его метнулся по комнате, и он закричал в отчаяньи:
— Уходи! Уходи!
Я повторил его имя, и он перестал озираться по сторонам, впившись в меня взглядом. Его осунувшееся лицо, безжалостно заштрихованное мерцающим светом свечи, было лицом лунатика. Он заскрежетал зубами и двинулся ко мне.
— Я убью тебя, — говорил он нараспев. — Я убью тебя.
Я попятился.
— Сол, ты не в себе. Ты не...
Я не мог продолжать — он накинулся на меня, вытянув руки, будто собирался вцепиться мне в горло. Я попытался шагнуть в сторону, но он ухватился за мой халат и подтащил меня к себе.
Мы стали бороться. Я умолял его очнуться от ужасных чар, под влиянием которых он находился, а он задыхался и скрежетал зубами. Голова моя моталась из стороны в сторону, и я видел, как чудовищные тени сгущаются по стенам.
Хватка Сола не была его хваткой. Я всегда был сильнее его, но в тот момент руки его походили на холодное железо. Я начал задыхаться, и лицо его стало расплываться перед глазами. Я потерял равновесие, и мы рухнули на пол. Щекой я чувствовал колючий коврик, ледяные руки Сола сомкнулись на моем горле.
