Нашествие. Неизвестная история известного президента.

– Не один он был… С бабой, семьей большой… Да и без глаза… Цыган. Как такого в деревню нашу тащить? Да и он не захотел.

– Когда его встречу – убью.

– Катерина вздрогнула.

– Так нельзя про людей говорить, особливо про батьку.

Он насупился, схватил топорище и швырнул в стену.

– Я бы его, цыгана, вот так, вот так. Не называли бы меня байстрюком.

– Да опомнись ты. Мать я твоя, дом у тебя есть, веска, люди наши…

– Сволочи они все.

– Не слушаешь ты меня, сынок. Не знаю, как и объяснить тебе все.

– Да ладно, ну дурень я, ну отпетый дурень.

– Не надо так, поберегись ты, чума над тобой летает. Я сон видела: чума прямо над головой.

– А ты не боись, мать. Только я доберусь до них, уж доберусь.

«Курощуп»

Из воспоминаний С., соседа А.Г. Лукашенко:

«Деревня наша небольшая. Вся на виду. Мы его байстрюком не называли. Иногда за глаза, бывало, а так ни за что. Да не один он был таким. Придурковатый – это было. Особенно по малолетству. Рожала его Катька тяжело, отхаживала долго. Зато когда поднялся на ноги – черненький, вертлявый, чистый цыганенок, – настрадалась от него, на две жизни хватит. Злым рос, уж неизвестно отчего. Бывало, повадится в чужой сад – не отобьешься. Столько шкоды наробит… Сейчас он Президент, самый честный, говорить научился, а тогда? Всякое было… И кошку без причины придавит, и поленницу дров разнесет, особливо у того, кого невзлюбит. Не любили его в деревне, хотя и прощали его выкрутасы – безотцовщина. Были ли у него деревенские прозвы? Ну как без них. Звали курощупом, пока в школу не пошел. Блажь имел, любил курей щупать. Засунет свой неокрепший палец в задницу и, обнаружив там яичко, орет на всю улицу, мамку зовет. А как в школу пошел, Катька нарадоваться не могла – учился старательно. Пел, стихи про любовь рассказывал, активистом был. Как водится, любил шепнуть о непорядках в классе кому надо. Били его за это, да не шибко – свой и добра желает. У себя – ни кола, ни двора. Забор только недавно поставили, а порядка в чужом доме хотел. Вишь, как все пошло, куда его дорожка вывела – в Президенты… Раньше работу в деревне бросали, когда наш „Будулай“ выступал, бабы млели: крепкий, красивый мужик, артист, словом. Вот только палец с детства растопыренный выдает. По нему мы в нем своего признаем. Теперь шороху поубавилось. Успокоились. Привыкли, что ли. В деревне говорят – трепло наш Сашка. Проку от него, как от коровы яловки в голодный год. Вот рассказал вам, а сам думаю, что как признает меня Сашка. Со света сживет. Мстительный очень. Ничего не прощает».

«Или блядуешь, или людей избиваешь»

Дождь бил прямо в лицо. Дорога расползлась. Галина едва доплелась из детского сада до хаты. Мог бы и довести… Обещал ведь, звонил, а потом опять, кот помойный, пропал неведомо куда… Хотя вся деревня знает, куда. К Маськовой. Захотела бы, так выгребла бы его из Ларискиной хаты за облезлый, зачесанный по примеру дядьки Трофима, чуб… А что он там, так сомнений нет, только не хочется ей мараться о потную морду. А тут еще Алла Коноплева, подружка так называемая, жена участкового Володи Коноплева, когда голоса для регистрации кандидатом в Президенты собирали, подошла, обняла, спросила, как дела, да и рот кошельком раскрыла:

– Иду я, смотрю, автобусы для сборщиков голосов разъезжаются. Под командой, ясное дело, моего Володьки…

– И что?

– Да как что?! Лариска Маськова не одна, сука, приплыла, а с дочкой. Мол, в помощь, голоса для Сашки собирать… А машина его опять возле хаты ее стояла всю ночь.

– Ну молодец. Спасибо тебе огромное.

Галина не скрывала своего раздражения.

– Да не за что, ты прости, я это так, по доброте и открытости. Держи своего кобеля на цепи – сорвется, никакими коврижками не заманишь…

В доме стояла гнетущая тишина. Казалось, что остановились даже вечно спешащие часы-ходики.

– Дура я, дура, – горько вздыхала Галина, – куда мои глаза глядели? Не зря говорила свекровь, что он с малолетства под подол к девкам лазил. Видно, кровь цыганская бурлит. Да и дурень он отпетый. А у дурней, как говорят на деревне, стоит, как у быка-производителя.

Сейчас он ходит гоголем – а кем раньше был? Ни на одной работе не держался, поработает с полгода – и все, сидит дома, бумаги на бывших сослуживцев строчит.

Если б мама моя его в институт не пристроила – до сих пор бы мух ловил да к себе в штаны запускал. Об этом юношеском ротозействе как-то за чаркой рассказывал его школьный друг Колька Шебеко.

Шум за окном прервал ее тяжкие мысли. Возле ворот дома затарахтел Сашкин «уазик».

Он ввалился в дом, бухнулся на диван, раскинув толстые ляжки.

– Устал, мать. Заела работа. Учуяли про меня, комиссий разных напустили.

– А Лариска Маськова в комиссию входит? Против тебя борется или нет?

Санька, мигом вскочив, заорал:

– Да какая еще Лариска?

– Возле хаты которой машина твоя ночует, а ты, кобель поганый, в кровати подчуешься… Пошли мы