Но праздники, надо признать, прошли прекрасно. Алексей водил жену по Москве, в которой не так уж и давно учился пять лет в университете, показывал ей любимые свои уголки города.
Четыре дня промелькнули как четыре секунды. Он уехал домой. Надежде оставался учиться ещё почти месяц.
И вдруг страшная тоска навалилась на Балашова дома в первые же дни. Это была тоска даже не столько потому, что он скучал по жене, сколько потому, что живёт она там вдалеке, и живёт, может быть, чёрт знает как.
А тут ещё началось. Во-первых, приснился ему безобразный сон, где жена виделась ему с другим мужчиной в самых пакостных позах и ситуациях. А во-вторых, дня три подряд не прилетало от нее ни звонков, ни писем. Что случилось?
И вот постепенно сам собою созрел в голове Алексея стратегический план успокоения растревоженной души. Или, наоборот, - растравления. В четверг после работы он поехал на вокзал и взял билет в Москву на пятницу. Наутро звонила Надежда, он, как всегда, сказал, что скучает, ждёт, любит, целует. 'Ты не заболел?' - спросила встревоженно Надежда. 'Немного есть, - ответил он. - С обеда отпрошусь и пойду отлеживаться'. Вечером же сел в скорый поезд, промучился без сна всю дорогу (и спать не мог, да и ребёнок-крикун в купе попался) и в шесть утра очутился в столице. Нервы были уже напряжены прилично, а надо было убить ещё целый, правда по-зимнему короткий, день.
Съездил он в 'альма матер', прослушал там даже одну лекцию в Большой аудитории любимого всеми студентами профессора-филолога Заднепровского (чуть не всплакнул), посетил общагу, где прожил, как он считал, лучшие годы своей жизни, потом сходил на американский фильм в знакомый до мелочей 'Ударник', после сеанса долго стоял на самом горбу Большого Каменного моста и пристально смотрел в свинцово- грязную воду...
Часов в шесть вечера, когда было уже по-ночному темно, Балашов доехал до учебного городка. За весь день он перехватил пару пирожков с творогом и выпил пару кружек пива. Теперь, подумал он, поесть бы, но было уже страшно некогда. Он сошел с автобуса, аккуратно зажигая спички и замечая при этом, как мерзко прыгают руки, прикурил и пошёл вдоль металлической ограды. Кружил перед лицом мокрый снег. Алексей поднял каракулевый воротник кожаного пальто (покупали этим летом вместе с Надеждой - сколько радости было!), достал из 'визитки' очки, прилепил на нос, надёжнее прикрыв их от липкого снега козырьком каракулевой кепки. Обыкновенно он обходился без очков (только кино да телевизор в них смотрел), но сейчас ему необходимо было максимальное обострение всех чувств, в том числе и зрения.
Как он и предполагал, вскоре в решетке ограды обнаружилась щель. Кто-то, видимо, специально проделал лаз - железные прутья были искривлены, и человек средней комплекции вполне мог - если ему уж очень надо! протиснуться на запретную для посторонних территорию. Балашову очень было надо, и он пролез. С минуту постоял в голых мокрых кустах, пытаясь сориентироваться, и сумел точно определить, где находится корпус 'В'. Вскоре он уже был под знакомыми ёлками, которые так по-новогоднему живописно, помнил он, смотрелись из Надеждиной комнаты. её окно было на первом этаже восьмым слева, это Алексей зачем-то зафиксировал ещё в свой официальный приезд. Оно светилось.
И вот в этот важный для дальнейших событий момент, надо особо отметить, в душе Балашова всполохнулась нешуточная борьба. Он стоял под ёлками, смотрел на светящееся окно, за которым находилась больше жизни любимая им жена, и колебался. Вариант номер один был таков: тихонько перебраться через ту же дыру в ограде обратно в город на свободу, поехать на вокзал, сесть в поезд на 23.00, уехать домой и до конца дней своих ни малейшим намёком не вспоминать сей глупый вояж в Москву. Выход номер два был ещё предпочтительней: зайти по-людски в двери, оставить вахтёрше в залог паспорт и пройти в комнату к ненаглядной своей Надежде. И объясниться ей в любви.
Он выбрал третий путь.
Местность была открытая, поэтому Алексей тщательно осмотрелся, убедился, что вокруг не оказалось ни души, и быстрым шагом, уклоняясь от ёлочных лап, приблизился к окну. Он успел заметить, что шторы смыкаются неплотно, ещё раз по-птичьи крутанул головой вправо-влево, убрал козырёк кепки со лба и почти прижался очками к стеклу...
Его словно шибануло камнем по голове. На Надеждиной кровати, где они ещё так недавно проводили праздничные дни и ночи, валялся, наполовину укрывшись одеялом, чернявый молодой парень, с усами, бородкой и волосатой грудью. Жена Балашова, Надежда, сидела рядом на стуле в не застёгнутом халатике, груди её были бесстыдно обнажены, пшеничные волосы растрепаны, курносый носик морщился весельем. В руке она держала граненый стакан с пивом или вином, у парня в смуглой волосатой руке также была зажата посудина с питьём. Они, видимо, только что чокнулись и, смеясь, собирались хлебнуть...
Первое, импульсивное, желание словно уколом дёрнуло руку Алексея шарахнуть по стеклу кулаком. Но он каким-то чудом удержался. Странное чувство раздвоения охватило всё его существо. С одной стороны, он был убит, растоптан и смят, с другой - испытывал даже какое-то сладострастное ощущение в душе, что его догадки и подозрения так натурально подтвердились.
'Всё - смерть!' - мелькнуло в его голове. Он вдруг услышал каждую клеточку своих напряженных мышц, а голова стала ясная и пустая, словно он только что отгадал сложнейший кроссворд.
Дальше он действовал интуитивно и смело, но, странное дело, ему везло как лунатику. Он обошёл, крадучись, корпус и заглянул в не зашторенное окно вахтёрской комнаты. вахтёрша, бабуся с голубыми сединами, смотрела телевизор и вязала чулок. Балашов тихо, без скрипа открыл одну за другой обе входные двери и на цыпочках прошёл в коридор, завернув за угол. Ему никто не встретился. Добравшись до двери 20-й комнаты, где совершалось сейчас преступление, он в раздумье замешкался. Двери, конечно, были заперты изнутри. Попытаться сломать? Сразу может и не получиться. Стучать? Пропадёт эффект внезапности.
Он снял запотевшие очки, тщательно протер их носовым платком, упрятал в футляр и тихонько высморкался. И тут ему в голову ворвалась идея. Он выхватил кошелек, не найдя двушки, выудил из мелочи гривенник и вернулся чуть назад по коридору в холл. Там стояли две междугородные кабины (из которых чаще всего и звонила Надежда ему) и рядом сиротливо висел на стене городской телефон-автомат. Балашов набрал номер вахты этого самого корпуса 'В' и, когда вахтёрша взяла трубку, он тихо (до вахты было не больше тридцати шагов), но убедительно попросил:
- Звонит муж Надежды Огородниковой из двадцатой комнаты, пригласите, пожалуйста, её к телефону - очень нужно!
- Сейчас, - ворчливо ответила бабуся.
Балашов, чуть помедлив, накинул тёплую трубку на крюк и ловко заскочил в будку междугородного автомата. Он чутко слышал, как вахтёрша, продолжая ворчать, прошаркала мимо, как она побарабанила в дверь, как Надежда испуганно ответила: 'Сейчас! Сейчас!', - и, спустя минуту пробежала в вестибюль. Вслед за ней прошелестела обратно и старушка...
Тогда он очень быстро вышел из тесной будки, очутился у двадцатой, нажал ручку и ввалился внутрь.
- А? - вскинулся парень из постели.
- Привет! - дружелюбно сказал Алексей, сглотнув ком в горле. - Что, на дискотеку не пошли?
- Да нет, - неуверенно, морща лоб, ответил черноволосый. - Решили вот дома позабавляться...
- Молодцы! И правильно! - жизнерадостно воскликнул Балашов и приложил палец к губам: - Тсссс!..
Он встал справа, за шкаф.
Дверь распахнулась и влетела его единственная жена Надежда.
- Представляешь, Ашот, мужик, видимо, звонил, а связь прервали! произнесла она, чуть запыхавшись, с порога.
И вдруг увидела Алексея...
Надежда шарахнулась назад, лицо её болезненно вспыхнуло, глаза остекленели от мгновенного животного страха. Она выкинула левую руку, открытой ладонью словно бы отталкивая мужа, и неожиданно и совершенно нелепо вскрикнула:
- Нахал!
Пока Балашов пробирался сюда мимо вахты, хитрил с телефоном, заскакивал в комнату, он, как ни странно, не думал, что сделает в последний миг, когда взглянет Надежде в глаза. Решения не было, он
