- Ясно. Сдавать, значит, по инвентарной описи: 'кресла мягкие-2 шт., дельфин по кличке Уисс - 1 шт., профессор Панфилов-1 шт.'. А что за чрезвычайные обстоятельства, -можно поинтересоваться?
- Можно. Дельфины повсеместно отказываются загонять рыбу, покидают ШОДы в массовом порядке. Дельфиньи стада уходят от берегов в открытое море. Государственный план по отлову морокой и океанической рыбы под угрозой срыва. На ноги поднят весь аппарат Д-Центра. Это результаты наших экспериментов,-добавил Карагодский, значительно понизив голос.-Моя задача: как мождо скорее выяснить причины и принять конкретные меры...
А Пан забыл о споре, гнев слетел с него, как шелуха: он замаячил по привычному маршруту между тахтой, столом и дверью, бормоча:
- Даже так... Это уже серьезно... Хотя и следовало предполагать...
- Я жду, Иван Сергеевич,-процедил Карагодский, поджав губы.
- Чего? Чего вы ждете? Объяснения причин? Да они перед вами, как на ладони, причины эти, вы их только не хотите принимать. Представьте на минуту себя дельфином в вашем собственном ШОДе, где вас, ученого, какие-то существа учат гонять рыбу-и только. Сначала вам будет даже забавно, а потом-потом захочется настоящего дела. И еще поройтесь в памяти-не произошло ли за прошлые дни чего-либо из ряда вон выходящего?
- Стрельба в Атлантике?
- Когда надо, вы удивительно догадливы. Что вы будете делать на месте дельфина, если вдруг выясните, что сотрудничество с человеком не только скучно, но и смертельно опасно?
- Довольно. Надо действовать и незамедлительно. От нас ждут реальной помощи. Я пришел поставить вас в известность, что с сегодняшнего дня я вступаю в права руководителя экспедиции. Если вы не согласны...
- Согласен. Вступайте. Передаю вам корабль, аппаратуру, себя, своих сотрудников. Одна тут заковыка. Не знаю, под каким номером числится этот предмет в вашей инвентарной книге-'дельфин по кличке Уисс',- так вот, вышеназванный дельфин исчез. В неизвестном направлении. И, судя по всему, вряд ли сюда возвратится.
- Вы... вы это серьезно?
- Вполне.
Карагодскому стало жарко, несмотря на открытые иллюминаторы. Он почувствовал, что воротник рубашки слишком туго стягивает шею.
- Вы... вы ответите за это.
- Да. Я отвечу. Отвечу громко и внятно на все вопросы, которые мне зададут. Потому что у меня есть на них ответы. А вот вам отвечать будет нечего. Вы заблудились, Карагодский. Вы так часто прикрывали словами свои личные выгоды, что сами поверили в свою независимость и всемогущество. Вы представляли государству барабанные отчеты и победные рапорты, хотя дела шли отнюдь не блестяще,-и обманывали народ. И делали вы это не по глупости или ограниченности: это еще можно простить, нет, вы видели и чувствовали нарастание тревожных симптомов, но, оберегая свой авторитет и опять же личные .выгоды, пытались решить проблему тайно, кустарно, в кулуарах, без огласки. Вы и сейчас готовы на все, лишь бы выгородить себя. Собственного краха боитесь вы, вот чего.
За трое суток до этого разговора, пролетая над Саргассовым морем, пилот рыборазведчика 'Флайфиш- 131' Фрэнк Хаксли услышал сильный удар грома. Он удивленно посмотрел вверх, в чистое, дочерна отлакированное ночное небо, увешанное пышными гроздьями южных звезд, и опросил через плечо радиста:
- Бэк, ты слышал? Что это могло быть?
- Не знаю. Метеор, наверное, глянь вниз...
Они летели низко, и Хаксли хорошо разглядел подчеркнуто белый на черной воде опадающий фонтан светящегося пара.
- Запиши в журнал координаты. Надо сообщить в Службу Информации. Может быть, какому-нибудь доку пригодится...
- А, не стоит,-зевнул радист.-Мало ли всякой всячины с неба падает. Все записывать-бумаги не хватит...
- Тоже верно,-согласился Фрэнк.-Вот если бы хороший косяк скумбрии попался, это другое дело. - А тунца не хочешь больше?-сострил Бэк.
Оба расхохотались.
'Флайфиш' развернулся и взял курс на новую базу, к Бермудским островам.
'Воронка крутящейся тьмы затягивала в свою пасть все - живое и неживое. Слепые ураганы и смрадные смерчи клокотали вокруг. Но оттуда, из этого клокочущего ада, тянулась ввысь хрупкая светящаяся лестница, и одинокие, отчаянно смелые зумы с неистовыми глазами, борясь с ветром и собственным бессилием, скользя и падая на дрожащих ступенях, поднимались по ней. Их жизни хватало на одну-две ступеньки, но они упорно поднимались вверх, и их становилось все больше. Они протягивали друг другу руки, и переставали быть одиночками, и слитному движению уже не могли помешать ураганы, и все тверже становилась поступь...
Еще метались смерчи, но пылающий флаг зажигал звезды, созвездия, галактики, и в последнем торжествующем многоголосом аккорде вспыхнула вся Вселенная...'
Уисс кончил рассказ. Каждый нерв его тела дрожал, заново пережив мощь, тооку и радость цветомузыкальной поэмы зумов. Уисс старался воспроизвести ее возможно точнее, во всем богатстве необычных оттенков и странности чуждых образов.
И он, кажется, достиг того, чего хотел: Бессмертные молчали, погруженные в увиденное и пораженные им.
Уисс не торопил. Он знал на собственном опыте, как нелегко все понять и принять.
Они лежали на густо-синей поверхности Саргассова моря в традиционной символической позе Вечного Совета-соединив клювы и разбросав лучами точеные длинные тела - и казались сверху большой звездой.
Уисс давно уже не был здесь, в Центре Мира, где рождается и откуда начинает раскручиваться колоссальная спираль теплых течений, опоясывающих всю планету. Отсюда дэлоны управляли Равновесием, отсюда при необходимости замедляли или ускоряли вековые биологические ритмы Мирового океана, устраняли нежелательные возмущения в биоценозах: достаточно было заложить нужный молекулярный шифр в генетическую память саргассов, и бурые клубки, как живые мины, уплывали по тайным дорогам течений туда, откуда пришел сигнал опасности,- и через рассчитанный ряд поколений Равновесие восстанавливалось.
Бессмертные молчали, но Уисс умел ждать.
Солнце стояло точно в зените и обрушивало на море золотой ток тропического зноя. Вода была так прозрачна, что воспринималась как плотная прохлада. В ее толще неторопливо поворачивалось, покачивалось, всплывало буйное разнообразие саргассовых водорослей-от небольших бурых шаров, щедро инкрустированных серебряными пузырьками воздуха, до многометровых островов зеленовато-коричневой волокнистой массы, над которыми радужными бабочками вспыхивали летучие рыбы.
Наконец, Сасоис произнес древнюю формулу начала:
- Готовы ли все быть Одним, ставшим после Двух?
Синие знаки были ему ответом.
Меланхоличный Асоу долго поскрипывал и ворочался, прежде чем начать. Наконец, заговорил, осуждающе посвечивая в резкие глаза Уисса:
- Я, Асоу, говорю от имени Созерцания. Я был против, когда ты уходил к зумам, Уисс. Я был против, но меня не послушали, и ты ушел. И вот ты вернулся, и я оказался прав.
-В чем ты прав, белозвездный?
- Ты болен, Уисс. Ты слишком долго был у зумов, и они заразили тебя. Я знаю твою болезнь. Эту болезнь называли когда-то безумием суши. Когда дэлон заболевает этой болезнью, его тянет к земле. Он выбрасывается на камни и погибает.
- Почему ты решил, что я болен, белозвездный? Меня не тянет к скалам.
- Все, что ты показал нам,- бред. На суше не может быть разума. На суше могут существовать только
