всем белом свете. По сравнению с тем, что случилось сейчас, недавнее прошлое показалось ему сном. Нужно было скорей идти туда, к товарищам, но он понимал, что это уже нельзя, поздно.
Крушить! Бить! Ломать! Аслан взревел. Многоглавый дракон кинулся к нему: 'Держите! Не пускайте его! Он убьет девушку!..' Эти выкрики и подсказали ему, что делать. Одну за другой отрывая дракону головы, добрался он до сестры: в ужасе приникшей к стене. Сунул ей в волосы пятерню, другой ухватил за шею. Ощутил шелковистость волос, нежность девичьей кожи... На секунду ему показалось, что под рукой у него шея той... Нет! Это была шея Зюльхаджи! Давить!.. Что есть сил!.. Давить! Он уже ничего не соображал.
Многоглавый дракон орал, вопил, стонал, пытаясь оторвать Аслана от сестры. Когда тот, наконец, разжал пальцы, голова девушки упала на плечо, как цветок с переломанным стеблем.
Баня... Скажете, опять баня! Да, баня! А почему бы и нет? Раз у народа, в самую душу, в самую кровь которого впиталась потребность к чистоте, даже сказка начинается с бани, мне уж сам бог велел. Поэтому баня. Тетя Зюльхаджа сидит посреди нее в большом тазу, на голове - ореховые скорлупки, вокруг нее девушки...
- Эй вы, да увидеть мне ваши свадьбы, давайте-ка, вынимайте-ка меня!.. Где там у Назиры ее чай?
Сидит себе на старом паласе, потягивает чаек, беседует с банщицей Назирой. Через каждое слово повторяет: 'Черту переходить нельзя'. Имеет ли она в виду, что навсегда покончила со сватовством? Нет, нет, Гялинбаджи, я ухожу, я тебя не касаюсь!
Тетя Зюльхаджа, уже положив в рот сахар, на полпути задерживает блюдце с чаем. Голубые глаза ее мечут молнии. 'Поговорить людям не дает, сучья дочка!..'
