грузины. И тут же выявил самое уязвимое место в кампании горцев: женщина. Он представил этот и без того говорливый улей растревоженным: вах, слушай, зачем себя так ведешь, ты мужчина - я мужчина, ладони к небу, палец в твою грудь, в свою - кулак, клянусь мамой!... Вмешаются криминалы, вступятся за 'своего', все закончится миром, но Андерсона здесь запомнят, следующий раз швейцар с орденской планкой встретит его 'элитно': поклон-поклон, ладонь к фуражке, здрасс-сь... ждем! Ждем!...
Он пригласил ее на медленный танец... Компаньоны почти не обратили на это внимания, ну ничего... Она оказалась худенькой девочкой в коротком, но пышном, под балерину, розовом платье, с незамысловатой прической из гладких темно-русых волос, в которой самой заметной деталью был непослушный пружинистый завиток на виске, словно спиралька серпантина, украшающего перламутровое маленькое ушко. По тому, как она держала голову на тонкой шее, чуть набок, можно было предположить, что волосы в обычные дни жили аккуратной мягкой косичкой, уютно мостящейся на хрупком плече и теребимой тонкими смуглыми пальцами, которые сейчас лежали, как крошечные усталые балеринки, почти без прикосновения, на предплечьях Андерсона.
- Меня зовут Андерсон. А вас, извините, наверное, величают Ниной или Тамарой. Или Наной?...
- Я Варвара, - просто ответила девушка, - очень приятно. - Глянула внимательно и добавила: - Варя.
- Ва-ря... - растягивая, повторил Андерсон, вслушиваясь, как будто оценивая на звук собственного голоса необычное слово. - Редкое имя... Тем более, для грузинки.
Варя усмехнулась:
- Так же, как и ваш 'форин нейм' - для, наверное, русского. Кстати, с чего вы взяли, что я - грузинка?
- А разве нет? Вы что, не с Кавказа? - в его голосе просквозили неприязненные нотки. Он не любил, когда местные девушки ходили под руку с выходцами из Кавказа, Средней Азии, с болгарами, африканцами - которых полно училось в местных институтах. Он обернулся, нашел глазами Светку, уже, казалось, хохочущую по-английски. 'Оу, йес!... Оу, ноу!...' Нет, все-таки правильно, что он выбрал сегодня объектом для нападения иноземцев.
- С Кавказа, - подтвердила Варя, проследив направление его взгляда, - с Кавказа. Красивая у вас девушка.
- А... эта! - Андерсона застали врасплох. - Это сестра. Как сестра, друг. А вы тоже не одна? Я не имею ввиду всю вашу кампанию...
- Да, я пришла с Володей Беридзе, - она вывернула голову, указывая на свой стол. - Вон тот, он отличается от всех. Огненные волосы.
- Рыжий?
- Огненный, - без эмоций поправила Варя.
'Оу!... Кис ми, плиз!' - завизжала Светка, барахтаясь на коленях у африканца.
Андерсон обеспокоено завертел головой:
- Варя, вы какой язык изучали? Я, например, немецкий... Что она там глаголет?
Варя лукаво улыбнулась, состроив вопросительную паузу.
- Это сестра, сестра. Это сестра! - успокоил ее Андерсон.
- Ничего особенного, мистер Андерсон. Ваша сестра говорит: 'Поцелуй меня, пожалуйста'.
- А!... - Андерсон выдал хриплое междометие, смесь разочарования и облегченности. - А я то думал... А, скажите, Варвара, Барбара, Барби... можно я буду вас так называть?...
- Нет.
- Спасибо. Скажите, все-таки. Ваш этот... Володя - грузин?
- Возможно, - ответила Варя. - Спасибо.
- Что значит 'возможно' и за что спасибо? - не понял Андерсон.
- За танец, - Варя мягко отделилась от него, - музыка, мистер Андерсон, умолкла шестьдесят секунд тому назад.
Воспоминания о последнем часе пребывания в ресторане зыбки и неуверенны. Не только в силу того, что природа предусмотрела автоматически вытирать из памяти болевые сектора, имеющие способность бесконечно, цикл за циклом, травмировать прошлым выздоравливающее настоящее. Скорее всего еще и оттого, что в какое-то мгновение в ресторане Андерсон ощутил себя бесконечно, непоправимо обманутым. Такое бывает с разочарованно пробудившимся человеком: только что там, за порогом сна, в руках была какая-то прохладная розовая сказка - он соприкасался с нею, слышал ее мятное дыханье, чистый ровный голос... И тогда утреннее настоящее, отрицающее сон, которое наплывает всеми обычными радостными красками и звуками, раздражающе, неприятно, вероломно...
Именно такое пробуждение стушевало, лучше коньяка, ресторанную картину, смутило ее осмысленную палитру. Куда подевалась логика (осталась одна решительность, став отчаянной), которая уверенно прописывала последовательность действий? Туда же, куда вдруг провалилась цель имидж?... ...Андерсон косвенной походкой, трогая для устойчивости все попутные предметы - кресла, спины, - подошел к столику, где смеялась Варя, окинул дерзким долгим взглядом кампанию. Заиграла какая-то идиотская музыка. Он неумело имитировал светский поклон. Варя, перестав смеяться, вопросительно посмотрела на Огненного, тот отрицательно покачал головой. Варя, кротко глянув на Андерсона, повторила движения. Андерсон молча протянул девушке руку, нетерпеливо вздрогнула напряженная кисть. За столом перестали разговаривать, Огненный освободил свои ладони от предметов и жестов и выложил их кулаками на стол перед собой. Андерсон усмехнулся. Варя, не поднимая глаз, медленно встала и пошла с ним в центр танцевального пятачка. Музыка закончилась, но он ее не выпустил из рук, отчаянно сцепленных на тонкой розовой талии борцовским замком, - боялся проснуться... Далее все произошло быстро и не так, как предполагал Андерсон. Как сквозь туман он увидел быстро встающих и гуськом устремляющихся к выходу 'криминалов'... Решительно отстраняясь от причитающей Светки и жестикулирующего африканца, подошел Огненный- Рыжий-Беридзе, вырвал сказку из рук уже теряющего сознание Андерсона, левой рукой зацепил его челюсть, легко выворачивая послушную голову в нелепый вздернутый профиль, а затем правой, высоко размахнувшись, ударил...
3.
...Жила-была девочка. С того самого времени, когда она начала понимать, что она - Варя, у нее было много братишек и сестренок, много теть и один дядя, - он был один на всех, он был самым главным, - его называли Директором. Позже она узнала, что у детей, которые живут за стенами этого большого дома, в котором жила она, есть не только братья и сестры, но папы и мамы - такие особые дяди и тети...
...Ему приятно слышать этот прохладный, мятный, розовый голос. Он Андрей, ему не желательно волноваться, но скоро это кончится и все будет хорошо, как прежде... Андрей - такое славное имя, зачем ему понадобилось скрываться за личиной какого-то американца или шведа? Нет-нет, не беспокойся, как хочешь, я больше не буду... Смуглые балеринки отрываются от маленьких круглых колен, вспархивают над головой, опускаются невесомыми мотыльками на горячие веки, - темнота с тающим отпечатком оконного проема, все, поспи немного - хочешь воды? - поспи...
...Они пришли к нему в палату все четверо - все такие разные по цвету. Как раз таки их разноцветие и было той задоринкой, за которую впервые после провала, зацепилось сознание, и начало пульсировать, восстанавливая обратным порядком предыдущие события, попутно сопоставляя их с больничной койкой и неприятными ощущениями - звон в голове, полуглухота и онемевшая, как деревянная, левая половина лица.
Иссиня-черный африканец, высокий и худой, словно на дипломатическом приеме, счастливо улыбался и безостановочно совершал утвердительные кивки, больше походившие на безотчетные подергивания замшевой головой. 'Кис ми плиз', - вежливо проскрипел Андерсон. Африканец слегка притушил толстогубую улыбку и вопросительно повернул голову-фломастер к Светлане. Пассия, алебастровая на его фоне, ослепительно просияла мстительной веселостью, пухлая рука демонстративно нырнула в прозор локтевого изгиба африканца, повисла, как белая рыбина хвостом вниз на черной перекладине, - и с преувеличенной нежностью представила нового друга: 'Фердинанд!...' И, не отводя взгляда от Андерсона, громко пояснила Фердинанду поведение 'больного брата': 'Нет, Федя, у него все нормально в этом плане, просто он дубина... в английском. Хотел сказать: хау ду ю ду?...'
Огненный Беридзе - бескровная кожа, покрытая мелкими коричневыми веснушками, красные волосы, голубые глаза, - у него оказались неожиданно тонкие черты лица. Он возник перед блуждающим взглядом - точнее, до него, неподвижно стоящего, дошла очередь, - возник скромным, но гордым юношей, ровесником Андерсона, не раскаявшимся, не извиняющимся, без поправок на ситуацию - в этом было его мужское
