очень похожую, где стригли их обоих, отца - уверенно, расчетливо, а его - с некоторым напряжением, потому что он ежился под колючей ручной машинкой, прятал шею, вертел головой. Больше всего ему запомнились два повода, две даты - на 1 сентября и под Новый год, - словно всего-то два раза в год и наведывались они, чтобы привести себя в порядок.
В ожидании своей очереди он уселся на диван; к потрепанным журналам, лежащим на низком столике, не притронулся. Впереди было пять человек; самые нетерпеливые, трое, стояли. Все трое, молодые ребята, ждали рекомендованного Славой Гену. Даже очередь пропускали, если другой мастер освобождался.
Внешность Гена имел примечательную и, как показалось Олегу, с 'голубоватым' оттенком - вызывающий блондин с мягким женским подбородком, с угодливым округлым лицом, излишне располагающими манерами. Сам был очень 'креативный' и занимался почти исключительно 'креативом' - это стало понятно при одном взгляде на те подручные средства, что его окружали, и на то, как он работает - долго и, значит, за дорого.
Ребята, его ожидающие, кстати, выглядели вполне нормально, разве что слишком усердно следили за модой, и Олег, когда очередь дошла до него, - а Гена так и продолжал расческой, ножницами и беспокойными пальцами вымерять голову терпеливого, на все готового клиента, - решил, что ничего не потеряет, если сядет к другому мастеру. Он попал к пожилой женщине в очках, в седых, мелких завитках волос и с легким пушком над верхней губой. В ней не было показной деловитости. Она работала не спеша, с медлительностью пожившего, обстоятельного человека. У нее и рабочее место было из прежнего времени - на столике, перед зеркалом, теснились реликтовый пульверизатор с настоенным содержимым, соответствующий ему крупный гребень, утонувший в тусклой позолоте, такие же музейные лаки для волос, одеколоны, среди которых обретался и незабвенный 'Саша'. Еще один 'Саша', очень похожий, художественно глядел с настенной фотографии - правильный, ответственный взгляд молодого разведчика или дипломата, волосы уложены безукоризненно, даже смешно на сегодняшний взгляд. Под ним старательно выпячивал животик, словно готовясь пукнуть, улыбчивый талисман московской Олимпиады - плакат такой. 'Саши', впрочем, в едином оформлении, были развешаны по всему залу, и над модным Геной тоже. Многое здесь вполне могло бы послужить экспонатами для выставки, посвященной развитию парикмахерского дела в России. Это-то как раз и успокаивало, и вызывало доверие у клиентов.
Олег доходчиво разъяснил, чего хочет, - постричься покороче в связи с открывшимися обстоятельствами, так как походить на потешного старика Джузеппе, сверкающего лысой макушкой в одном детском фильме, ему не очень-то хочется. Подобные вещи надо сразу пресекать, а не ожидать дальнейшего их развития.
Женщина улыбнулась. На всякий случай он повторил еще раз: 'Вы так сделайте, чтобы мысок на макушке не слишком в глаза бросался'. Ей понравилось: 'Как вы сказали - 'мысок'? Очень деликатно. Надо запомнить'. Она снова улыбнулась: 'У меня внук тоже разным забавным словечкам меня учит'.
Она поняла все правильно, и ему только оставалось смирно изучать свое лицо в зеркале. В таком спокойном ракурсе, с заправленной за ворот белой накидкой, он неожиданно нашел, что мог бы оставить все как есть, без изменений. Никакого лысого и лохматого Джузеппе в нем не проглядывало. Но волосы уже равномерно осыпались на пол, потом работа приостанавливалась, и он слышал голос: 'Вы знаете, тут у вас сзади шишка'. Он удивлялся: 'Где?' 'А вот, правее'. Он поднимал руку и натыкался на указанное ее пальцами место. Действительно, на ощупь обозначался какой-то бугорок. Прежде он ничего не знал об этом. 'Так что смотрите, - следовало продолжение, - если не у меня стричься будете, предупреждайте, чтобы вам здесь сильно не выстригали, а то неровно будет выглядеть'.
Он ехал домой в автобусе, на этот раз в старом финском, о чем можно было сообразить по рекламным надписям, и думал, что Слава, пожалуй, прав. Он и на самом деле почувствовал какое-то облегчение - даже во всем теле. Ему стало легче дышать. И более того: это было обновление. По графику. Поднятый палец, напоминание: три недели, не больше - и начало нового периода.
Ира его таким не видела. Он даже решил, что она его бы не узнала теперь. Стоя перед зеркалом в ванной, он вновь подыскивал определения своей приведенной в порядок внешности. Его голова была заключена в четкие рамки, очерчена справедливым контуром, позволяющим тем не менее сровнять убийственную границу между волосами и их отсутствием. Ее умело убрали, рассеяли вокруг головы. Женщина в парикмахерской сумела это сделать, она постаралась. Но самое главное - шея. Свежая, чистая. По такой шее, раз за разом, в удовольствие, хотелось проводить ладонью, чтобы ощутить ее гладкость и новизну.
Что бы сказала о нем Ира? Ее лицо в зеркале не проявлялось. Он загораживал ее собой. Два лица на этой поверхности не отражались. Новая голова вытесняла то, чего он не мог вспомнить.
Никак. Ужин состоял из последовательных упражнений в возвратном направлении. Чай вдруг показался ему кислым. Попытка углубиться в прошедшее успеха не имела. Он не нашел, за что ему уцепиться. Даже из пальцев рук ушла память - ее рук, груди, ног, лона...
Чтобы все вернуть, достаточно было услышать ее голос. Он не звонил ей. Почему? Не мог себе на это ответить. Наверное, продолжал держать дистанцию, которая, как он неожиданно понял, всегда сохранялась между ними, и именно он не желал ее сократить. Искал оправдание: растения, животные ничего не обещают друг другу, и это не мешает им жить по определенным правилам; людям же обязательно надо заключать соглашение.
Так прошли три установленные недели. В том, что это именно так, легко было убедиться, проведя ладонью по шее. Очередь в парикмахерской была небольшой: к Гене - всего двое, они особняком держались, другим двоим - все равно, кто их обслужит. Уже и Гена освободился, и другой мастер была наготове, когда подошла наконец очередь Олега, но он пропустил вперед себя человека, а потом еще одного, - та, у которой он стригся, была занята. Он ждал своего мастера. Эта внезапная мысль ему так понравилась, что он произнес ее вслух: 'Я жду своего мастера'.
В этот раз он узнал, как ее зовут. Ее позвали к телефону, едва он уселся в кресло: 'Зинаида Михайловна, вас Артем спрашивает!' Телефон был рядом с проходом, тут же, на краю ее стола. Она брала трубку, слушала, улыбалась, говорила: 'Ну, смотри там, осторожнее будь!', и он понимал, что она разговаривает с внуком, отводил глаза в сторону, смотрел налево, в окно - первым снегом сообщала о себе будущая зима.
Она узнала его, вспомнила про шишку. Теперь он разглядывал в зеркале не себя, а ее. За себя он был спокоен. Тихо жужжала машинка, мягко въезжая в шею. Звонко стрекотали над ухом ножницы. Уборщица ходила по залу и заметала волосы в совок, мыла пол. Обходительный Гена плоскими ладонями с растопыренными длинными женскими пальцами поправлял голову своего постоянного клиента. Внимательная Зинаида Михайловна сводила на нет наползающее облысение. Это называлось 'клин клином выбивать'. Со стороны не скажешь, что у Олега нет волос. Просто он так коротко стрижется.
Он решил заглянуть на огонек к Славе и Свете. В магазине за углом купил пиво, буженину и чипсы. Слава оценил его голову по достоинству: 'Узнаю руку мастера! Гена?' Олег не стал его удивлять своим ответом. Свету интересовало другое: 'Я Иру видела', - сказала она. Ему нехотя пришлось соответствовать: 'Ну, как она?' Света что-то рассказывала с периодическими вздохами, пытаясь подступиться к главному, а он благополучно отвлекался на замечания Славы и включенный телевизор, потому ничего определенного не услышал.
Голова, таким образом, нашла свое место. Теперь оставалось подогнать все остальное. Он не смог бы точно объяснить ни себе, ни кому-нибудь еще, в чем его цель, но продвижение он чувствовал.
Он обрел вид делового, уверенного в себе человека. Срок в три недели дисциплинировал. Он выпрямился - ходил ровно, достаточно быстро, с ощущением некоторого даже превосходства. И выражение глаз у него сразу же изменилось. Это почувствовали все.
На работе (а работал он в строительной фирме) его повысили. Начальник неожиданно похвалил по самому пустячному поводу, словно подчиняясь его неумеренно целеустремленному виду, и поставил во главе отдела. Появились подчиненные - и они заметили сразу, признали его за нового человека.
Брился он сам - щетина выступала на второй день. Борьбой или ритуалом назвать это было нельзя. Он позволял себе иногда легкую небритость, что придавало ему и без того рабочий вид. Но с посещением парикмахерской пропусков не было.
Однажды он приехал в свой принятый срок, а смена Зинаиды Михайловны уже закончилась. Замены он не допускал - пришлось ему отложить свою церемонию на день. Чтобы не попадать больше впросак, он
