«работавшими по убийству» Гладкостенного, Волгин пришёл к своим выводам и наметил ряд шагов для их проверки. Может, ему и удалось бы если не раскрыть преступление, то хотя бы приблизиться к истине, но вдова сменила место жительства и не оставила нового адреса. Инстанции, в которые Сергей обращался за дополнительной информацией, не отвечали на запросы либо присылали формальные «отписки», а те немногие лица из окружения убитого, которые на первых порах проболтались о чём-то полезном для следствия, пошли в полный отказ. Наиболее деликатные виновато разводили руки и жаловались на склероз, другие приходили с адвокатами и скандалили, когда им предъявляли старые протоколы:
— Я такого никогда не говорил! Здесь все неправильно записано.
— Чего же вы тогда расписались?
— Где?
— В… Вот здесь: «С моих слов записано верно и мною прочитано».
— Я?!
— Вы!
— Моя подпись поддельная…
Конец года выдался действительно на редкость напряжённым. Число насильственных преступлений, совершённых в Северном районе, превысило все показатели прежних лет и продолжало расти, как на дрожжах. Волгину, единственному в РУВД оперу-«убойщику», приходилось разрываться между новыми происшествиями, так что об относительно старых пришлось позабыть. «Дело Гладкостенного» легло на полку. Периодически по почте приходили ответы на какие-то запросы и являлись для допросов свидетели, проигнорировавшие в своё время волгинский вызов, но Сергей был занят другими вещами…
Перед Восьмым марта Сергея вызвал Катышев.
Лицо начальника было напряжено:
— «Крест и валенки» у нас ещё не раскрыты?
— Не знаю, как у вас, но у меня — «глухарь».
— Садись…
Выслушав шефа, Волгин тоже напрягся. Спросил первое, что явилось на ум:
— Ошибка исключена?
Катышев печально усмехнулся:
— Баллистика — наука точная…
Пистолет, изъятый на месте убийства Гладкостенного, продолжал своё кровавое дело. Вместо того, чтобы, пройдя все необходимые экспертизы, мирно покоиться в сейфе прокуратуры, югославский ТТ оставлял новые трупы. Два «братка» в новогодние праздники, иностранный бизнесмен в конце января, проститутка в канун Дня защитника Отечества.
— Бред какой-то, — покачал головой Волгин, представив двадцатилетнего следователя Риту Тростинкину, разгуливающую по ночному городу со шпалером в руке. — Может, у неё ствол просто спёрли, а она боится признаться?
— Может, и так, — кивнул Катышев, и было видно, что он бы хотел поверить в такую, относительно благопристойную, версию, но готовится к худшему, как человек мудрый, повидавший жизнь и растерявший иллюзии на суровых её поворотах. — А может, и нет. Ты не знаешь, у Риты есть молодой человек?
— Есть, наверное. Девчонка-то симпатичная! А что?
— Помнишь, как следователь Воронцова пронесла в «Кресты» наган для Мадуева? Говорят, сильно полюбила этого бандита…
Волгин послушно представил новую картину: вернувшись с работы, Тростинкина передаёт вещдок своему бой-френду. «Дорогой, только не бросай оружие на месте преступления!» — «Родная, я обязательно его верну. Я ведь знаю, что к утру пестик должен быть в сейфе, ведь у вас так часты внеплановые проверки. Потерпи, скоро мы скопим денег, и я приобрету новый ствол. Я хочу „кольт', дорогая!» — «И я, мой родной!»
В воображении Волгина худенькая Рита протирала затвор пистолета подолом платья, вкладывала его в руку любимого и, привстав на цыпочки, целовала последнего в губы, а он прижимал её к своей широкой груди, — и во внутреннем кармане его куртки хрустела фотография очередной жертвы…
— Да что за бред-то! — снова вырвалось у Волгина, и он посмотрел на начальника, подозревая, что тот просто решил над ним посмеяться и теперь скалит зубы, тешась над легковерием подчинённого, но Катышев глядел сурово и требовательно.
— Сами разрабатывать прокурорских мы не имеем права, — сказал Анатолий Васильевич, — но со мной уже связывались «старшие братья».
— Да кого разрабатывать?! Съездить к Ритке да спросить, что за непонятка получилась!
— Не гоношись под клиентом, салага! Спросить всегда успеем, сперва требуется капитально головой поработать…
Впоследствии Волгин долго переживал, что позволил Бешеному Быку — так в неофициальной обстановке звали Катышева — запудрить себе мозги. Слава Богу, что на Тростинкиной все эти подозрения ни малейшим образом не отразились. Волгин предполагал, что важную роль в урегулировании конфликта сыграл Риткин батяня, занимавший весомую должность в штате городской прокуратуры.
Естественно, девчонка шпалер посторонним не передавала и сама из него никого не мочила. Он как лежал, так и продолжал лежать в её сейфе, а виновником всей суматохи стал стажёр экспертного управления, который по ошибке рассовал часть гильз с убийства Шершавчика в пакеты с вещдоками по другим преступлениям. Подробностей Волгин не знал. То ли стажёр вообще не заметил, что натворил, то ли, допустив какую-то промашку, хотел её, ни с кем не посоветовавшись, исправить, а может, всему виной был переезд в новое здание, который баллистическая лаборатория производила как раз в эти дни. Волгин не знал, как именно случилась ошибка, и не особо стремился это узнать. Для него лично история имела совершенно неожиданное продолжение. «Старшие братья», которые отступили так же незримо, как и вклинились в «Дело о следователе — серийном убийце», неизвестно для чего разыскали гражданку Гладкостенную. Выскочив из неизвестности, как чёрт из табакерки, она в течение вот уже восьми месяцев изводила Сергея: сочинив парочку версий убийства супруга, одна другой смешнее, она требовала отчёта о проделанной работе. Первое время заявлялась в РУВД лично и караулила Сергея возле его кабинета, позже стала доставать по телефону, звоня не реже двух раз в неделю, причём умудрилась раздобыть даже номер его мобильника и не стеснялась им пользоваться. «Вы обязаны информировать меня о принятых мерах!» — заявляла Людмила Борисовна таким визгливым и безапелляционным тоном, что Волгин как-то раз не сдержался и высказал ей всё, что думает по этому поводу.
Людмила Борисовна пробилась на приём к начальнику милицейского главка. Бравый генерал женщину выслушал, ногами затопал и потребовал немедленно доставить гадкого опера в свой кабинет, чтобы лично сорвать с нечестивца погоны. Потом, правда, он немного остыл, так что Сергей отделался лишь строгим выговором. В добавление к этому его лишили и квартальной премии, хотя за один проступок два дисциплинарных взыскания накладывать не полагается.
— Лишение премии — не взыскание, — разъяснил Катышев, которого наказали точно таким же образом за ослабление контроля над личным составом в лице старшего опера Волгина.
— А что это? Новая форма поощрения?
— Нас просто вычеркнули из списка и, если станем трепыхаться, враз докажут, что мы по своим показателям просто недостойны «кварталки». Вот раскроешь Гладкостенного — рублей двести в награду отвалят. Если, конечно, к тому времени «строгач» всё-таки снимут…
С августа Людмила Борисовна в РУВД не появлялась, но бомбардировала районную прокуратуру письмами, в которых высказывала новые соображения о мотивах гибели супруга и возмущалась вялым ходом расследования. Каждое такое послание — а к ноябрю их набралось восемь штук — Рита Тростинкина приобщала к уголовному делу, после чего составляла очередное «Отдельное поручение»[1], в котором предписывала Волгину проверить новые факты…
— …А какие бандиты назначили встречу? — спросил Акулов, выслушав пояснения Волгина.
— Она говорит, что «тамбовские». Может, и не конкретно те самые, которые Шершавчика замочили, но с ними знакомые.
— А почему Шершавчик?
