видел в кинокартине 'Планета бурь'. Там робот, похожий на человека, ходил на двух ногах и даже разговаривал дребезжащим, как будто железным голосом.
Толик протянул руку к плечу мальчика и тут же отдернул ее, словно испугался, что его ударит электрическим током.
- Триста тысяч пять, - сказал мальчик. Толик начал сердиться. Он был не робот, а живой человек. И потому он умел сердиться. А этого, как известно, не умеет делать даже самый лучший и самый электрический робот.
- Триста тысяч шесть, - сказал мальчик. Толик почувствовал, что он уже не просто сердится, а прямо-таки злится.
- Триста тысяч семь, - сказал мальчик. Толик почувствовал, что он уже не просто злится, а прямо- таки лопается от злости.
- Триста тысяч восемь, - сказал мальчик. 'Ну ладно, - подумал Толик. Сейчас ты у меня замолчишь.' Толик вытянул руку и провел ладонью по спине мальчика, стараясь найти кнопку, которой он выключается. Спина оказалась теплой и совсем не железной.
- Триста тысяч девять, - сказал мальчик, поднял голову и посмотрел на Толика странными голубыми глазами.
- Ты что, оглох?! - крикнул Толик. - Ты, может быть, глухой, да?
- Я все слышу, - ответил мальчик. - Триста тысяч десять...
- Сейчас ты у меня получишь! - рассвирепел Толик. - Я тебе покажу, как дразниться. Я тебе покажу триста тысяч! Получишь раза два, тогда узнаешь, где триста тысяч!
- Не мешай, - сказал мальчик. - Ты же видишь - я только что начал новую тысячу.
- Мне все равно - новую тысячу или новый миллион! - сказал Толик. И вдруг остановился, увидев, как при слове 'миллион' глаза мальчика засветились голубым светом.
Внезапно у Толика прошла вся злость. Он вдруг подумал, что все это очень странно: и двор без ворот, и комната без окон, и какие-то тысячи, и этот мальчик, хоть и не электрический, но, наверное, ненормальный. И как только он подумал об этом, ему снова стало страшно.
- Миллион... - повторил мальчик. - Это важнее всего на свете. Но это так трудно... У меня очень мало времени. Но если ты знаешь про миллион, я могу поговорить с тобой две минуты. А потом ты уйдешь. Ладно?
- Я могу и сейчас уйти; ты покажи, где ворота, - сказал Толик.
- Не знаю... - вздохнул мальчик. - Зачем нужны ворота? Мне они совсем не нужны. Мне нужно набрать миллион.
- Какой миллион?
- Миллион коробков. Ровно миллион. И тогда у меня будет больше всех в мире.
- Зачем тебе столько? - спросил Толик.
- Так у меня же будет больше всех в мире. - Ну и что из этого?
- Вот и все, - сказал мальчик. - Больше всех в мире! Понимаешь?
- Понимаю, - послушно ответил Толик. Он ничего не понимал. Он просто боялся молчать.
Если он замолчит, то мальчик снова начнет считать коробки и тогда станет еще страшнее.
- А сколько ты уже набрал? - спросил Толик.
- Триста тысяч десять.
- Здорово! - сказал Толик, стараясь показать, что ему не страшно. - Набрал - и хорошо. Теперь пойдем во двор. и ты мне покажи, где ворота. Знаешь, я от милиционера удирал... Ох, и бежал здорово! Но ты тоже молодец: сколько коробков набрал. Теперь можешь показать, где ворота?
- Зачем мне ворота... - грустно сказал мальчик. - Мне нужен миллион коробков. Тогда мне хватит их на всю жизнь.
- На какую жизнь - спросил Толик и, взяв коробок, повертел его в руках. Обыкновенный коробок. Зачем тебе на всю жизнь?
Но едва Толик прикоснулся к коробку, мальчик вскочил из-за стола, и глаза его снова вспыхнули странным голубым светом.
- Не трогай! - закричал он. - Это не твое! Это все мои коробки. Уходи отсюда! Две минуты уже кончились. Уходи! Оставь коробок!
Толик попятился от стола.
Он хотел повернуться и бежать, но глаза на лице мальчика разгорались все ярче, они становились все голубее и прозрачнее, а Толик пятился и пятился, но не мог отвернуться, словно боялся, что его ударят в спину.
Толик отступал, и стол казался ему все меньше. Около стола прыгала и бесновалась маленькая, будто игрушечная, фигурка мальчика. Она размахивала тоненькими ручками и грозила кулачками, величиной с горошину. А на ее лице, будто две звезды, мерцали два холодных голубых огонька.
- Оста-а-авь коробо-о-ок... - донесся до Толика далекий голос.
Этот голос словно подтолкнул его. Толик зажмурился и бросился бежать не разбирая дороги. Мимо него мелькали какие-то стены и дома. Потом стали мелькать улицы и города. Затем, уже внизу, поплыли реки и горы. Солнце торопливо бежало по пустому темному небу. Но вот и солнца не стало: все слилось в одну серую полосу, беззвучно уносящуюся назад.
'Я, наверное, сплю, - подумал Толик. - Я видел темное небо... Значит, уже ночь и я сплю... Нужно проснуться. Нужно попробовать шевельнуть рукой, и тогда сразу проснешься...'
Толик шевельнул рукой и открыл глаза. На синем небе, как приклеенное, застыло солнце. Оно больше никуда не мчалось. И улица была та же самая. И булочная. Пристально глядя на Толика, подходил тот самый милиционер. А рядом с ним шел Мишка Павлов и орал:
- Я сам ее видел! Она сама сказала!
'Я еще не проснулся, - подумал Толик. - Наверное, плохо шевельнул рукой. Ведь бывает же так: думаешь, что ты проснулся, а на самом деле еще спишь и во сне видишь, будто проснулся.'
Толик снова дернул рукой. Что-то зашуршало, застучало у него в кулаке. Толик разжал кулак и глянул вниз. На ладони лежал спичечный коробок. Он был настоящий.
И Мишка был настоящий, потому что он заорал еще громче:
- Ты что, оглох? Неси свой батон домой и бежим в школу!
И милиционер был настоящий. Он взял Толика за руку и сказал:
- Если ты с такого возраста врать научился, что же из тебя дальше вырастет? Ну-ка, повтори, чем болеет твоя мама?
Толик молчал. А Мишка хоть и не понял пока еще ничего, но все же решил заступиться за друга. Он насупился и сурово глянул на милиционера.
- У него мама и не больная совсем. Чего вы ее больной обзываете? Она совсем здоровая.
- Вот и мне так кажется, - ответил милиционер и потянул Толика за рукав. Пойдем со мной, мальчик.
Когда человек идет по улице рядом с милиционером, то всем ясно, что его ведут в милицию. И когда его ведут, то понятно, что ничего хорошего он не сделал. Скорее всего он разбил окно, или подрался, или украл чего-нибудь.
Толик шел по улице рядом с милиционером, и ему казалось, что на него смотрят все прохожие. Конечно, они думали, что он разбил окно, подрался или украл чего-нибудь. И Толик боялся встретить кого-нибудь из знакомых.
А прохожие смотрели на Толика с любопытством и почему-то улыбались. Особенно не понравился Толику один толстый дядька. Мало того, что он сам был толстый! Мало того, что он нес под мышкой расстегнутый толстый портфель, набитый толстыми апельсинами! Мало даже того, что улыбаться он начал чуть ли не за сто метров до Толика! Он еще и сказал, проходя мимо:
- За что забрали, товарищ старшина? Отпустите. Его мама ждет.
И засмеялся, очень довольный своей толстой шуткой.
Старшина буркнул что-то непонятное. А Толик подумал: 'Вот хорошо, если бы забрали сейчас этого толстого дядьку в милицию. И отобрали бы апельсины. И сидел бы он за решеткой, и плакал, и просился, чтобы его отпустили. А дома сидели бы у окна и плакали его толстые дети, потому что им никогда в жизни уже никто не принесет апельсинов'.
Толстяк уже прошел, а Толик все еще смотрел ему вслед. Вдруг произойдет чудо, и толстяка все-таки заберут. Толику очень хотелось этого. А когда очень хочешь, то ведь может случиться и чудо... Вот он сейчас пойдет через дорогу и будет переходить ее неправильно - немного правее или немного левее белых полос на асфальте, или пойдет по красному свету. Тогда - свисток, и... толстые дети никогда не получат апельсинов.
А толстяк между тем подошел к краю тротуара и... Чудо! Произошло чудо, о котором мечтал Толик! Толстяк переходил улицу прямо по белым полоскам. И тут все было правильно. Но он шел по КРАСНОМУ свету! Вот оно, чудо, которое всегда может случиться, если его очень хочешь!
Но оказалось, что вышла только одна половина чуда. Вторая, главная половина, не получилась. Напрасно Толик ждал свистка. Толстяк спокойно перешел улицу и протиснулся в двери продуктового магазина. И никто не свистнул. И Толику стало до слез обидно.
А тот, кто должен был забрать толстяка, в этот самый момент легонько подтолкнул Толика в спину и сказал:
- Не задерживайся, мальчик, не задерживайся. Мне на пост нужно возвращаться,
Уже в третий раз попадался навстречу Мишка Павлов. Каждый раз он забегал вперед и проходил мимо, подмигивая левым глазом. Всем видом Мишка старался показать, что он с Толиком заодно. Но помочь Мишка, конечно, ничем не мог. Даже тем, что, отойдя на безопасное расстояние, строил рожи не то спине милиционера, не то проезжающему автобусу.
Возле милиции Мишка отстал, и Толику стало совсем тоскливо. Вдвоем было все же как-то веселее.
В отделении милиции за барьером сидел капитан и писал что-то в толстом журнале. Увидев Толика и старшину, он усмехнулся:
- Вы зачем, Софронов, ребенка привели? Разве забыли, что у нас детская комната на ремонте?
- Так точно, забыл, товарищ капитан, - сказал старшина.
- А может, вы не забыли, а просто на посту стоять надоело? Решили прогуляться?
- На улице - погода, товарищ капитан, - сказал старшина. - Это не зима. Сейчас на улице - одно удовольствие. А вот мальчик, товарищ капитан, очень странный. С одной стороны, говорит: мать у него на фронте погибла...
- Не погибла, - едва слышно возразил Толик. Но его никто не услышал.
- С другой стороны, - продолжал старшина, - отец, говорит. Это и товарищ его подтвердил. Как фамилия товарища-то? - повернулся старшина к Толику.
- Павлов... - совсем тихо проговорил Толик.
- Вот-вот, - сказал старшина, - а сам, между прочим, тоже Павловым назвался.