времени не позволял себе в этом сознаться, а теперь — о боже!.. По уши в долгу, без гроша в кармане, и милая девушка на руках, — от меня зависит сделать ее счастливой или несчастной, — а впереди ничего, кроме жалованья, которое, может быть, — и даже наверное, — навсегда останется мечтой! О, о, о! Я погиб без возврата, меня уже ничто не спасет!
— Генри, самые ничтожные крохи вашего ежедневного дохода могли бы…
— Ох, мой ежедневный доход! Вот вам стакан горячего грога, сядьте, выпейте и развеселитесь! За ваше здоровье! Ах нет, вы, может быть, хотите есть? Сядьте и…
— Нет, какая там еда, мне не до того. Вот уже сколько дней я не могу есть. А пить с вами я готов, пока не свалюсь.
— Вы готовы? Что ж, выпьем! А теперь, Ллойд, выкладывайте вашу историю, пока я приготовлю еще по стаканчику.
— Выкладывать? Как, еще раз?
— Еще раз? Что вы хотите этим сказать?
— Вы хотите слушать все сначала?
— То есть как сначала? Это какая-то загадка. Подождите, не пейте больше этой дряни. Не надо.
— Послушайте, Генри, вы меня пугаете. Разве я не рассказал вам всю историю по дороге сюда?
— Вы?
— Ну да, я.
— Пусть меня повесят, если я слышал хоть слово.
— Генри, это очень серьезно. Я за вас беспокоюсь. Что там такое вышло у посланника?
Тут меня сразу осенило, и я сознался во всем, как подобает мужчине:
— Я познакомился с самой прелестной девушкой в мире и покорил ее сердце!
Он бросился ко мне, и мы долго, долго жали друг другу руки, до боли в пальцах, и он не осудил меня за то, что я не слышал ни слова из рассказа, которого хватило на целых три мили, пока мы не дошли до дома. Терпеливый и добрый малый, он просто-напросто сел и рассказал мне все снова. Вкратце его рассказ сводился к следующему: он приехал в Англию с коммерческим планом, который, по его мнению, сулил чудеса; у него было полномочие продать рудники Гулда и Кэрри и оставить себе все, что удастся получить сверх миллиона долларов. Он работал не покладая рук и, нажимая все кнопки, испробовал все дозволенные законом средства, истратил почти все свои деньги и все-таки не мог заставить ни одного капиталиста хотя бы выслушать себя, а срок его полномочий истекал в конце месяца. Словом, он был разорен. И тут он вскочил и воскликнул:
— Генри, вы можете меня спасти! Вы можете спасти меня — вы, и только вы один в целом мире! Хотите вы это сделать? Сделаете вы это?
— Скажите, как это сделать. Говорите, мой милый.
— Дайте мне миллион за эти рудники и купите для меня обратный билет! Ради бога, не отказывайте мне!
Я терзался, не зная, что делать. Я уже готов был выпалить: «Ллойд, я сам нищий, без единого гроша в кармане, да еще кругом в долгу!» Но тут меня осенила гениальная мысль, я опомнился, стиснул зубы и стал холоден и рассудителен, как капиталист. Потом я сказал деловитым и сдержанным тоном:
— Я спасу вас, Ллойд…
— Тогда я уже спасен! Бог да благословит вас навеки! Если я когда-нибудь…
— Дайте мне кончить, Ллойд. Я спасу вас, но не этим путем: это было бы несправедливо по отношению к вам — вы столько работали, подвергались такому риску. Мне не нужны рудники. В таком коммерческом центре, как Лондон, можно и без этого пустить капитал в обращение, я так и делаю. Но вот что я вам предложу. Я, конечно, знаю этот рудник, знаю, что он стоит больших денег, и могу это клятвенно подтвердить всякому желающему. Не пройдет и двух недель, как вы продадите его за три миллиона наличными, пользуясь моим именем, и мы с вами поделимся поровну.
Вы знаете, он чуть не разнес всю мебель в щепки, пустившись в пляс от неистовой радости, и переломал бы все в доме, если б я не дал ему подножку и не связал его.
Он лежал безгранично счастливый и говорил:
— Вы разрешаете мне пользоваться вашим именем! Вашим именем — подумать только! Милый мой, да они налетят стаей, эти лондонские богачи, они передерутся из-за этих акций! Теперь моя карьера обеспечена, обеспечена навсегда, и я не забуду вас до самой смерти.
Не прошло двадцати четырех часов, и весь Лондон загудел, как улей! День за днем я только и делал, что сидел дома и говорил всем посетителям:
— Да, я просил его ссылаться на меня. Я знаю его и знаю этот рудник. Репутация Гастингса вне всяких подозрений, а рудник стоит гораздо больше того, что он просит.
Тем временем все вечера я проводил у посланника с Порцией. Я ни слова не сказал ей о руднике, я приберегал это как сюрприз. Мы не говорили ни о чем другом, кроме как о жалованье и о любви, — иногда о любви, иногда о жалованье, иногда о любви и о жалованье вместе. И боже мой! Какое участие принимали в наших делах жена и дочь посланника, на какие хитрости они пускались, чтобы нам никто не мешал и чтобы посланник ничего не заподозрил, — с их стороны это было просто чудесно!
К концу месяца у меня лежал миллион долларов в Лондонском банке, и Гастингс был обеспечен не хуже. Надев самый лучший костюм, я проехал мимо дома на Портленд-плейс и по внешнему виду сделал заключение, что птицы уже прилетели. Потом отправился к посланнику за моим сокровищем, и мы вместе поехали обратно, без умолку разговаривая о жалованье. Она так волновалась и тревожилась, что выглядела поразительно красивой. Я сказал:
— Милая, вы сейчас так красивы, что было бы преступлением просить меньше трех тысяч в год.
— Генри, Генри, вы нас обоих погубите!
— Не бойтесь. Будьте только так же красивы, как теперь, и положитесь на меня. Все кончится хорошо.
Вышло так, что мне же пришлось поддерживать в ней бодрость всю дорогу. Она спорила со мной и говорила:
— Не забудьте, пожалуйста, что, если мы будем просить слишком много, нам, может быть, совсем ничего не дадут; и что тогда с нами будет, если мы останемся совсем без средств и без заработка?
Нас впустил все тот же слуга; и оба они оказались тут как тут, наши пожилые джентльмены. Разумеется, они удивились, когда увидели, что со мной такое прелестное создание, но я сказал:
— Ничего, господа, это моя будущая супруга и помощница.
И я представил их и назвал по имени. Это их не удивило, они понимали, что у меня хватит смекалки заглянуть в справочник. Они усадили нас, были очень любезны со мной и, насколько могли, старались, чтобы Порция перестала смущаться и чувствовала себя как дома. И тут я сказал:
— Джентльмены, я готов дать вам отчет.
— Мы рады будем вас выслушать, — сказал мой джентльмен, — потому что теперь мы можем решить спор между братом Абелем и мной. Если вы выиграли для меня пари, вы получите любую должность, какая есть в моем распоряжении. Билет в миллион фунтов с вами?
— Вот он, сэр, — и я отдал ему билет.
— Я выиграл! — воскликнул он и хлопнул Абеля по спине. — Ну, что ты теперь скажешь, брат?
— Скажу, что он жив, а я проиграл двадцать тысяч фунтов. Никогда бы этому не поверил.
— Мой отчет еще не кончен, — сказал я, — и рассказывать придется долго. Разрешите мне навестить вас на днях и рассказать подробно всю историю этого месяца; ручаюсь, что ее стоит послушать. А пока взгляните вот на это.
— Что такое! Счет в банке на двести тысяч фунтов! Неужели они ваши?
— Мои. Я их заработал в тридцать дней, осмотрительно пользуясь небольшой ссудой, которую получил от вас. Я ничего не делал, только покупал разные пустяки и просил разменять билет.
— Ну, это поразительно! Просто невероятно, мой милый!
— Не беспокойтесь, у меня есть доказательства. Не принимайте моих слов на веру.
Теперь пришел черед Порции удивляться. Широко раскрыв глаза, она сказала:
— Генри, это в самом деле ваши деньги? Значит, вы мне сказали неправду?
— Да, милая, сказал. Но ведь вы меня простите, я знаю.
