музыку, шум работ и увидел огромный город, окруженный стенами, над которыми возвышались дома, деревья и башни. И ему показалось, что он, помимо своей воли, стал подниматься быстрее; сойдя с последней ступеньки, он оказался у ворот города.
— Клянусь Артевелде! — сказал Сметсе, — передо мною рай.
И он постучал в ворота. Святой Петр вышел отворить.
Сметсе немножко оробел, глянув на исполинскую фигуру доброго святого, на его густые волосы, рыжую бороду, широкое лицо, высокий лоб и пронизывающие глаза, которые, казалось, видели человека насквозь.
— Ты кто? — спросил святой.
— Святой Петр! — сказал кузнец, — я Сметсе Смее, проживал раньше в Генте, на Луковичной набережной, а сейчас прошу вас позволить мне войти в наш рай.
— Нет, — отвечал святой Петр.
— Ах, сударь, — жалобно сказал Сметсе, — если это потому, что я при жизни продал душу дьяволу, то смею вас уверить, что я глубоко раскаялся, вырвался из его когтей и ничего из богатств его себе не оставил.
— Кроме мешка, полного золотых, — отвечал святой Петр, — и посему ты сюда не войдешь!
— Сударь, я не так виновен, как вы думаете: мешок остался у меня в доме, потому что был освящен, и я решил, что могу его сохранить. Смилуйтесь надо мной, я не ведал, что творил. Благоволите также принять в соображение, что я пришел из дальней стороны, очень утомился и охотно отдохнул бы в вашем добром раю.
— Сматывай удочки, кузнец! — сказал святой Петр, держа ворота в рай полуоткрытыми.
Однако же Сметсе проскользнул в эту щель, быстро снял с себя кожаный передник, сел на него и заявил:
— Сударь, я сижу на своем добре, вы не можете согнать меня с него.
Святой Петр приказал отряду ангелов, вооруженных алебардами, прогнать кузнеца, что они незамедлительно сделали.
Однако же Сметсе не переставал громко стучать кулаками в ворота, жаловаться, плакать и кричать:
— Сударь, сжальтесь надо мной, разрешите, пожалуйста, войти, я раскаиваюсь во всех грехах, что совершил, и даже в тех, что не совершил. Сударь, дозвольте мне войти в благословенный рай, сударь…
Услышав его, святой Петр высунул голову из-за стены и сказал:
— Кузнец, если ты будешь еще так шуметь, я прикажу отправить тебя в чистилище!
И бедный Сметсе, умолкнув, уселся на свое место, и так провел несколько печальных дней, глядя на входящих в рай.
Прошла неделя, а он питался лишь хлебцами, которые бросали ему сверху праведники, да еще виноградинами с засохшей лозы, обвивавшей выступ райской стены.
И Сметсе затосковал от безделья. Он все время ломал голову, стараясь придумать себе какую-нибудь работу, чтобы немного развеселиться. И, придумав, он закричал так громко, что святой Петр высунул голову из-за стены:
— Что тебе надобно, Сметсе?
— Сударь, — отвечал кузнец, — не могу ли я с вашего позволения спуститься на землю на одну ночь, чтобы повидаться с моей доброй женой и привести в порядок мои дела?
— Можешь, Сметсе! — сказал святой Петр.
Наступил канун праздника всех святых; было очень холодно, и жена Сметсе готовила себе на кухне вкусную смесь из сахара, яичных желтков и
Сметсе постучал в кухонное окошко, и жена его очень испугалась.
— Муженек, — жалобно закричала она, — ты пришел меня мучить, чтобы я молилась за тебя? Я молюсь за тебя, сколько в моих силах, но могу еще больше молиться, коли так надо. Тебе нужны мессы? Ты получишь и мессы, и молитвы, индульгенции тоже получишь. Я куплю тебе индульгенции, поверь мне, муженек, только скорей возвращайся, откуда пришел!
Но Сметсе продолжал стучать.
— Мне не мессы нужны, не молитвы, а крыша над головой, и поесть, и попить; на дворе лютая стужа, сильный ветер, можно замерзнуть. Жена, отвори дверь!
Услышав эти слова, она закричала еще громче, потом начала молиться, креститься, бить себя в грудь, но дверь отворить не собиралась.
— Уходи, уходи, муженек, — только твердила она, — и мессы будут у тебя, и молитвы!
Кузнец тут приметил, что окно на чердаке было открыто: он влез через него в дом, спустился по лестнице и предстал перед женой; но, не желая напугать ее еще больше, так как она с громким криком, призывая на помощь соседок, пятилась все время назад, он не подошел к ней, а присел поодаль, на табурете.
— Разве ты не видишь, женушка, — сказал он, — что я на самом деле Сметсе и вовсе не думаю обидеть тебя?
Но она слушать ничего не хотела, спряталась в угол, и, лязгая зубами, выпучив на него глаза, делала ему знаки рукой, чтобы он удалился, — со страху она вовсе лишилась речи.
— Жена, — дружелюбно обратился к ней кузнец, — так-то привечаешь ты своего бедного мужа, так- то справляешь праздник по случаю его возвращения после долгой разлуки? Ох, ты уже позабыла, сколько лет мы дружно жили с тобой, душа в душу!
Услышав такой ласковый веселый голос, она тихо и робко ответила:
— Нет, господин покойник, не позабыла!
— Так отчего же ты так испугалась? Неужто не узнаешь жирное лицо своего мужа, его круглое брюшко, его голос, каким он когда-то с такою охотой здесь распевал?
— Узнаю, — прошептала она.
— А коли узнаешь, почему ты не смеешь подойти и дотронуться до меня?
— Ах, сударь, вот уж никак не смею, — сказала она, — говорят, что у того, кто дотронется до покойника, омертвеют руки и ноги.
— Подойди, жена, — молвил кузнец, — не верь этим вракам!
— Сметсе, ты и вправду мне не сделаешь ничего худого?
— Ровно ничего, — отвечал он и взял ее за руку.
— Ах, — спохватилась она, — бедный мой муж, ты, наверное, продрог и тебе хочется поесть и попить?
— Ну конечно!
— Так пей же, ешь и согрейся!
И пока Сметсе ел и пил, он рассказал жене, что все никак не может попасть в рай, но теперь решил захватить из своего погреба бочонок
— Все это хорошо, муженек, — заметила она, — но даст ли тебе святой Петр разрешение открыть кабачок у ворот рая?
— Надеюсь, что даст, — отвечал он.
И нагрузившись бочонком
Остановившись у райской стены, он немедля устроил кабачок под открытым небом, ибо воздух в этом небесном месте прекрасен, и в первый же день всяк, входивший в рай, пропускал у него по стаканчику, и
