никому не дошумишься, никто слухать не желает.
– Вы с бабкой вдвоем? Дети-то не при вас?
– Нынче детей удержишь? Они к своему стремятся. Одне…
– Оно, може, и лучше, – вздохнула Феня. – Я вот покою хочу. Чудок бы самой пожить. Отдохнуть. Весь век в чужой воле. То в мужней, то в дочериной…
Костерок догорел, и призрачное тепло его быстро развеялось в студеном поле. Белая степь лежала вокруг, белая дорога дымилась поземкой, чернели вдоль дороги, в снегу по пояс, вязки и клены, и не было никаких машин. Лишь синий автобус как застрял на пути к Малой Дубовке, так и стоял там неприкаянно.
Мохнатые от белого инея лошаденки стояли, покорно опустив головы, и солому не жевали. Мужик- возница, бросив окурок, сказал жене:
– Поехали, а то вторую ногу отморозишь. Ничего боле не будет. Тетка Феня, так как? Или рискуешь?
– Да сама не знаю. Меня ждут. Чего же это такое сделалось? Погода совсем разорилась.
– Стихея… – ответил Архип. – Стихея.
– А може, нам Бог поможет, – нерешительно сказала Феня.
И, словно услышав старую женщину, издалека-издалека, со стороны Малой Дубовки, донесся слабый, но явственный рокот. Это был рокот трактора.
– Автобус либо вытягать едут?
– Похоже…
– Его бы подале запихнуть, чтоб до весны сидел.
– Машина!
– Где?
– Трактор машину тянет.
– Либо из Большой Дубовки?
– А откель еще? Из Большой. Это на станцию они едут. До грейдера – трактором, у них там балки непролазные.
– Може, на центральную?
– Не, на центральную прямая дорога.
Трактор рокотал все ближе и ближе, за ним на тросу тянулась машина с крытым брезентовым верхом. И наконец они выехали на грейдер. Машину отцепили. Она шла в райцентр, на станцию. В кузове, под брезентовым тентом было людно. Но уселись все. Архипу на лавочке места не досталось. Он пристроился почти у заднего борта, на запасном колесе. Пристроился, плащ подоткнул, чтобы не поддувало, закурил.
Машина тронулась. У заднего борта вихрило; снежная пыль клубилась и оседала на Архиповых валенках, холодила лицо. Но позади остался кирпичный теремок остановки; и вот уже сгинула в снежную бель Малая Дубовка; и белая дорога бежала из-под колес.
Ехали долго. Заворачивали в Березовку, людей ссаживали, две свиные туши сдавали. Пока то да се, бумажки писали. Пришлось ждать. В кузове прижухли. Мужик с головой, обмотанной бабьим пуховым платком, все охал, зубами маялся.
И в четвертом часу прибыли наконец в райцентр. Правда, Архипу подвезло. Машина остановилась неподалеку от конторы, где уголь выдавали.
В поселке было теплее, чем в степи. Но Архипа, до нутра промерзшего за день, познабливало. Согрев был один – курево. И старик закурил, отряхнул с плаща и валенок снег и направился к воротам «Райтопа». Ему дважды приходилось покупать здесь уголь, и порядки были знакомы. По правую руку от входа стояла контора, но спешить туда Архип не стал, а прежде оглядел территорию. Уголь был. Возле рельсовых путей высился курган мелкой «семечки». Отдельно лежала куча доброго угля, антрацита. Обглядев эту картину, Архип в контору вошел. Там три стола помещались, и сидели за ними одни женщины.
– Здравствуйте, дочушки, – снимая шапку, поздоровался Архип. – С праздничком вас, с Рождеством Христовым. Или вы в городе такие праздники отменили? А я вот к вам пришел по-деревенски прославить, може, вы мне чего и подадите, – он тонкую политику вел, подлаживался и немножко дурачка деревенского из себя строил. – Рождество твое Христа Божие, воссияй миру свет разума… Не славят у вас так-то вот?
Конторские женщины заинтересованно головы подняли.
– Нет, деда, у нас было, да прошло.
– А вот у нас досе славят. Ныне моя бабка конфетов приготовила, печеньев, мелких денег. Родне и постарше какие – тем бумажные.
– Взрослые славят?
– А почему? Славят. Приходят как положено. – Архип, конечно, лукавил. Старое отошло. Из взрослых один на хуторе славильщик остался, Афоня Чертихин. Тот ходил. Остальные давно бросили. Но сейчас Архипу впечатление нужно было произвести, задурить бабам головы. – Приходят… А как же? Прославят. Вольешь им самогоночки…
– Ну, это и нашим мужикам покажи выпивку, они не то что Бога, черта прославят.
– Точно! Запоют еще как…
И женщины, о пьянстве мужиков вспомнив, к Архиповым речам как-то сразу остыли и спросили его:
– С чем пожаловал, деда? Угля нету.
– Как нету? А на дворе?
– Мало что на дворе… Мы же к тебе во двор не лезем, не высматриваем, где что лежит. Нету. Это учреждениям.
Полная женщина в очках, она возле окошка сидела, догадалась:
– Да ты же и не наш? Ты где живешь? Откуда ты?
– С колхоза.
– Ну, вот в колхозе и получай. Ты новую вывеску видал? «Гор-топ». Мы теперь только город снабжаем. Понятно?
– Нету у нас в колхозе угля, не дают. Чего бы я ехал? Нету. Порошины нету. А у меня весь вышел. Чего же нам с бабкой теперь, померзать? Помогите, Христа ради. Вы – девчата хорошие, с праздником я вас поздравил. Поимейте снисхождение к старикам.
– Де-еда… Тебе русским языком говорят: «Гор-топ». Снабжаем только город. А сейчас и своим не даем. Понимаешь? Обращайся в колхоз. Вас теперь централизованно снабжают, отдельно. А мы ни при чем, понял?
– Куда же мне идти, дочушки? Поимейте снисхождение. Зима, глядите, какая. А топка зарезает. Какие помоложе, на технике, те достают. А мы с бабкой, кому нужны пенсионеры? А в свое время трудилися. И ныне я, по возможности… То сад сторожу. Фронт я прошел, – главный свой довод наконец выложил Архип. – Заслужил награды. Вота и удостоверение есть, – начал он плащ расстегивать.
– Не надо твоих удостоверений. Тебе же говорят – в колхоз обращайся. А мы «Гор-топ». В колхоз иди.
– В колхозе конь не валялся. Чего я туда пойду? Порошины там нету угля. А вы обязаны… А как же… – стал запинаться дед Архип, все свои слова выговорив и расстегнув телогрейку, вынул на свет божий газету, которая лишь видом своим придала ему сил; и голос выправился, стал твердым: – Вот… правительство что говорит? – потряс он газетой. – Для участников войны в первую очередь! – он даже воскликнул тонким сорвавшимся фальцетом. – А вы мне голову кружите! – И снова в голос, чуть не в крик, проговорил наизусть, не глядя в газету: – Проявлять постоянное внимание!
Женщины, поняв, что старика не унять, терпеливо слушали его, а потом одна из них спокойно спросила:
– Ты, деда, русский человек или нет?
Архип вдруг в единый миг понял, что угля не дадут. Он понял, шапку натянул и пошел из конторы.
А время стояло не раннее. Короткий зимний день догорал желтым, режущим глаз закатом. Солнце уже утонуло за крышами домов до утра. И теплые звезды земных огней зажигались в домах.
На центральной площади поселка нещадно дуло, по серому асфальту шуршала поземка. Двухэтажный дом стоял с сиянием огней. В доме было тепло, форточки открыты, даже двери настежь.
