Колюня и друг его единственный
Внешние данные Рублева таковы. Рост — типичный для акселератов наших дней, что-то около 180 см. Фигура худощавая, вернее сказать, костлявая. Плечи, локти, колени заострены. Каждый позвонок на спине проглядывает шипом, Волосы ярко-рыжие, нос вздернутый. Глаза точно такого же блекло-голубого цвета, как, прошу простить за сравнение, у много раз стиранных джинсов.
В детстве его как только не называли. И Колькой, и Ником, и Рублем, и Копейкой. Но вот все отсеялось и навсегда закрепилось, как припечаталось: Колюня. Это имечко он получил за свой острый язычок. Хотя из-за заикания почти каждая фраза у него рождается а муках. По лицу пробегает судорога, голову бросает из стороны в сторону... Зато у Рублева всегда в запасе секунда-две, чтобы подобрать слово поточнее и поострее и потом поглубже вогнать его в душу противника!..
Все было бы ничего, жалься он лишь в порядке самообороны. Увы, Колюня обычно нападал первым. И жалил с удовольствием и написанным на лице убеждением, будто для того и родился на свет, чтобы указывать другим на их недостатки.
В классе было несколько человек, которых он прямо-таки жаждал переделать. К ним можем смело причислить Караева и Мазаева — дружных, жизнерадостных, но не слишком-то озабоченных самообразованием мальчишек, за созвучие фамилий и родство душ прозванных (Колюней же!) Братьями Карамазовыми. Рублев изо всех сил — не стесняясь даже шуток с бородой — старался доказать им, что они серые. «Братья! — однажды на переменке, перед сочинением, обратился он к ним за помощью.— Не помните, что говорил Пушкин о Льве Толстом?» «Братья», возбуждая мозговую деятельность, стали быстро-быстро растирать виски. И лишь когда в классе все начали давиться от хохота и сползать под парты, сообразили: Колюня их разыграл...
Много он попортил крови Оле Самохваловой, председателю совета отряда, а затем комсоргу класса, деятельной девчонке с вечно пылающими щеками и тяжеловатой для ее возраста статью. Колюня постоянно привязывался к ней из-за сумки, с которой она ходила в школу. Сумка в самом деле не отличалась изяществом, формой и размерами напоминала больше хозяйственный баул. Но Олю она устраивала. Сразу после уроков, помогая матери (отец от них ушел к другой) растить сестренку и братика, она заходила в продмаг и отоваривалась. И никакие Колюнины намеки на то, что с такой сумкой лучше на базар ходить, чем в школу, не воспринимала. Но сильнее всего Колюню выводили из себя Олины старания сделать его примерным мальчиком. Из-за этого он боялся попадаться ей на глаза. А уж коль попадался, она обязательно поручала ему что-нибудь. То останься с ней после уроков и помоги выпустить стенгазету. То поднатаскай ее туповатого соседа по парте Витька Перовского по русскому. То... В таких случаях Колюня всегда начинал с превознесения Оли как человека.
— С-сначала, Олька, дай сказать, что я о тебе думаю. Душа горит...
— Очень надо! — отворачивалась она, чуя с его стороны какую-нибудь каверзу.
— Самая порядочная девчонка в классе.
— Прекрати! — требовала она, но не слишком категорически.
— Д-добрая, сознательная. За что ни возьмешься, все п-получается...
— Кому сказала?! — замахивалась она сумкой-баулом, от ее щек исходила уже пожарная опасность.
Колюня умолкал лишь для того, чтобы прокричать:
— А раз ты такая, сама и делай!
И заходился идиотским, похожим на икоту смехом.
В шестом классе он выделил и приблизил к себе Валерия Коробкина. Почему именно его? Подобно многим людям, Колюня выше всего ценил в других то, чего остро не хватало ему самому, Валерий с малых лет отличался взрослостью. У него была ясная цель: стать астрофизиком. Немногословный, он не спорил о том, чего не знал, и о том, что знал наверняка. Этим он и был симпатичен Колюне, который, увы, не обладал ни одним из этих достоинств.
Колюня, приходя к Валерию, первым делом списывал у него по физике и математике, предметам, в которых он ни черта не понимал. Но долго не задерживался. У Коробкиных была однокомнатная квартира, и на Колюнину психику сильно давило присутствие матери Валерия, дворничихи дома. (С Коробкиным-отцом, горьким пьяницей, она развелась и уехала от него в Москву.) Женщина рано постаревшая, раздражительная, она то и дело шпыняла сына, а если тот не давал повода, принималась за Колюню.
У Рублевых, в трехкомнатной, друзья делали, что хотели! Готовили уроки под музыку, играли в шахматы, валяясь на паласе, смотрели телевизор — и .никто им ничего не говорил. Колюня разрешал Валерию, сколько душе угодно, рыться в стеллажах и брать с собой книги, каких в районной детской библиотеке век не дождешься.
В седьмом классе Людмила Сергеевна устроила Валерия в астрокружок при Московском планетарии. А некоторое время спустя членом этого кружка стал и Колюня. Начали друзья через всю Москву два раза в неделю ездить в планетарий. Колюня написал о Валерии и кружке родителям. Те возрадовались: наконец-то у сынули проснулся какой-то интерес! И, не имея возможности чем-то другим поддержать его увлечение астрономией, расщедрились и прислали телескопическую трубу с отличной цейссовской оптикой. Теперь Валерий пропадал у Рублевых допоздна: чередуясь друг с другом, они наблюдали луну, звезды и ближайшие планеты. Правда, Колюне это занятие скоро надоело.
После случая у «Метрополя» прекратились его визиты к Коробкиным. Мать Валерия запретила Колюне переступать порог. Но это было не все. Она также сходила в школу и изложила Людмиле Сергеевне свой взгляд на Рублева: с жиру бесится мальчишка, у таких, как он, избалованных детей, нет никаких стремлений, кроме как все брать от жизни и ничего не давать ей взамен. Попросила классную отсадить сына от Рублева и предупредила: «Втянет Валерия еще в одну авантюру, я пойду к депутату и попрошу принять меры...»
Все свои естественные, но несбывшиеся мечты о семейном счастье эта женщина перенесла на сына, сочетая материнскую заботу о нем с неукротимой строгостью. Дошла до министра и устроила Валерия в спецшколу и при малейшей тревоге за его судьбу приводила в движение почти что всю государственную машину, себя во многом ущемляла, но для сына ничего не жалела. Так что трудно сказать, кто же из них, Колюня или Валерий, сильнее был избалован...
Но даже она, невзлюбив Рублева, не могла им помешать. Валерий и после случая у «Метрополя» дружил с Колюней, бывал у него дома. И классная, хотя имела право, не стала их рассаживать. Наоборот, она считала: эти двое, каждый по своим причинам, нуждаются друг в друге...
Обряд рассаживания
Первым уроком в восьмом «А» по расписанию была история, но все началось с физики. В этой школе, как и во всякой другой, учителя сговариваются меж собой, чтобы первый урок провести в своем классе.
Людмила Сергеевна вошла в класс не одна.
— Ребята, это наша новенькая! — с широкой улыбкой, словно лично ей был преподнесен хороший подарок, представила она ученицу с букетом сиреневых астр. И тут же спохватилась: — Фамилию знаю: Малышева, а как тебя звать?
— Екатерина...
— Катя то есть? — умилилась классная.— Как хорошо! У нас есть и Тани, и Оли, и Светы... А ты будешь первой и единственной Катей...
Новый человек в классе — всегда событие. Что за птица прилетела к нам? Откуда? Почему?.. Девочки восьмого «А» в упор разглядывали Малышеву пристально-ревнивыми взглядами, мальчики исподволь, но заинтересованно.
Один Колюня не глядел на нее. Он разозлился на новенькую. Обязательно было в их класс приходить? В школе еще три восьмых... Он поискал глазами Коробкина. Ага, сел впереди, спиной к нему. И не оглянется. Нет, все же один раз посмотрел — когда увидел новенькую. Посмотрел коротко и, как показалось Колюне, насмешливо: вот, мол, явилась, как по заказу, начинай с ней свои шуры-муры...
