Евангелие от Ивана

этом. Перед тем, как он, уже на рассвете, окончательно отключался от внушительных доз всенародной любви и алкоголя, его подвели к гранитной плите, на которой сумел все же разобрать надпись на ней. «Благодарное Отечество» — было высечено старинным уставом на черной могильной плите.

— А что тут душитель творческой свободы делает, а? — раздался явно командирский, но очень знакомый голос.

Повернул голову в сторону источника звука и наткнулся на колючий и непреклонный взгляд известного героя героев и рядового генералиссимуса пера. Сил у Ивана никаких не оставалось, и, чтобы избежать нового потрясения, заботливый инстинкт самосохранения в этот момент вырубил его достаточно нетрезвое сознание.

Глава седьмая

Репортер, как известно, должен быть на месте за полчаса до начала пожара. Вот так и Аэроплан Леонидович помчался к Дому Советов еще до сообщения, что в стране образован ГКЧП, который подхватил власть, выпавшую из рук неожиданно занемогшего генерального президента. Танки и бронетранспортеры уже входили в Москву, и герою героев поневоле пришлось пойти на их обгон.

Грохот и поднял его с постели. На вчерашней тусовке надрался как шоферюга Степка Лапшин, хотя один соратник по межанальной группе предупредил: завтра начинаются главные исторические события. Однако Аэроплан Леонидович не внял предупреждению и снял двух грудастых подружек в ночном баре. Очнувшись на чьей-то широкой постели, удивился, обнаружив себя между двумя ночными бабочками. Был уверен, что ночью имел дело только с одной из них, и поэтому на рассвете воспылал желанием оприходовать и вторую.

Пришел в полную боеготовность и, раздвигая ей коленки, на что та отозвалась притворным сладострастным стоном, вдруг услышал металлический лязг. Вначале подумал, что это какая-то гинекологическая стоматология. Но лязгало за окном. Спрыгнул с кровати, подошел к окну — внизу, словно игрушечные, ползли танки и боевые машины пехоты. Вспомнил предупреждение знакомого межанальщика, в мгновение ока оделся и побежал.

Он не отдавал себя отчета, куда и зачем бежит. И в то же время был уверен: бежит в правильном направлении, словно птица, которая знает, куда ей лететь, и что сейчас самое главное — обогнать танки. В душе поднималась волна ненависти к этим железным чудовищам, ползущим по столичным улицам, к танкистам, чьи головы в шлемах виднелись из открытых люков.

— Позор! Позор! — вопил он, продолжая бежать в правильном направлении.

Ему очень нравился образ жизни, который он вел в последние месяцы. Как издал свою государственную поэму «Ускоряя ускорение ускорения», так все в жизни у него и переменилось. Его пригласили в импортный центр белой и черной магии, который размещался на огромной совминовской даче по Грабьлевскому шоссе. Там сняли с него сглаз, родовое проклятье, заштопали дыры в ауре, научили приемам хатха-йоги, вплоть до того, что теперь он мог на неопределенное время отключать свои жизненные функции, или же, напротив, — усиливать их. Прежде всего он, настрадавшись в недавнем проклятом советском прошлом, пожелал усилить свой мужской потенциал, находившийся, как известно, в бессрочном отпуске по техническим причинам, и превратился в грозного трахальщика «демократической» общественности, не всегда ограничиваясь противоположным полом. Быть голубым — по-настоящему демократично, это он сразу уяснил.

Упорядочили все его мании. В первую очередь окоротили страсть к сочинительству, однако без лишения звания рядового генералиссимуса пера. Он остался графоманом, но не таким буйным в сочинительском отношении. Манию радикального преобразовательства всего и вся в окружающем мире также подкорректировали, сосредоточив его недюжинную энергию на разрушении всего советского, русского или российского. Мании преследования, которая изначально была у него весьма оригинальна в том смысле, что не его преследовали, а он преследовал, также задали конкретное направление: преследовать везде и всюду новых бывших во имя торжества демократии. При этом Аэроплана Леонидовича снабдили правом во имя борьбы с любым коммунистическими, советскими или патриотическими проявлениями нарушать любые законы, писанные и не писанные — тут его приравняли к Создателю или даже чуть ли не к самому Джеймсу Бонду, у которого, как известно, было право на убийство. Характерно, что параллельно под гипнозом в его мыслительный аппарат закачали бездну информации по борьбе за права человека. Естественно, в двух вариантах: один для стран и граждан Запада, и совершенно куцый — для этой страны.

Единственное, о чем жалел герой героев, так это о невозможности оставить ему прежний талант головой гнуть железные борта самосвалов, превращать стенки инвалидских гаражей в тарелки системы «Орбита», а также с помощью темечка извлекать малиновый звон из железобетонных бордюрных камней. Ему объяснили, что стенки черепа пришлось значительно уменьшить, иначе новая информация там не поместилась бы, зависла… К тому же, в виде компенсации за утерю чудесного свойства «физико-механического экстрасенсирования» ему предложили весьма солидный грант в твердой валюте с пятью нулями и со стопроцентной гарантией его продления.

Читатель в данном случае может подумать, что публикатор преподносит банальную ситуацию продажи души Дьяволу. И отчасти будет прав, но лишь отчасти, а по существу — увы, нет. Ведь Аэроплан Леонидович был сам порождением Сатаны, который уж никак не был настроен на странный вариант приватизации — покупать собственное имущество. Несмотря на «мощный» рывок кооперативного движения и даже к рыночным отношениям в стране, момент купли-продажи в этой ситуации полностью отсутствовал. Тут момент был сугубо технический.

По первой книге, которая называется «Стадия серых карликов», читатель, должно быть, не забыл, что Около-Бричко являл собой как бы материализованный идеал нового человека - его, на свою задницу, как бы вымечтали миллионы борцов за светлое будущее, плотно набивая своими телами братские могилы и расстрельные рвы НКВД. Но поскольку создание нового человека изначально было идеей фикс и совершенно безумной, то бесы подсунули муляж, пластмассовую редакцию неосуществимого большевистского идеала из серии «маяки будущего». Аэроплан Леонидович нес в себе идею преобразовательства в полном соответствии с марксистским постулатом никчемности объяснения мира, следовательно, минуя эту стадию, которая объявлялась излишней, предписывалось приступать сразу к его преобразованию. Вот и пахал на этой стезе Около-Бричко, обходясь минимумом мозгов при максимуме идейной принципиальности, кося, как нынче принято выражаться, под малограмотного совслужащего, стоящего на страже как бы интересов диктатуры пролетариата, а попозже — вроде бы как и общенародных интересов.

Прежняя оснастка у него безнадежно устарела — ведь он даже во времена «перестройки» не без пафоса величал себя беспартийным большевиком. Новый Главлукавый восхищался идейной стойкостью Аэроплана Леонидовича, поскольку большевизм, не как идеология, а как тип мышления и действий, ни при каких обстоятельствах не должен был в ближайшие десятилетия выветриться из Точки RU. Идейную стадию должна была сменить полоса как бы безыдейная, где этистранцы (или точкоруанцы?) распоясывались, получали право публично охаивать все, что взбредет в голову, но только не Запад! Поэтому новый Главлукавый решил кардинально модернизировать его, превратить в одного из отцов современной русской демократии, заменив ему в процессоре необузданный пафос на беспредельный цинизм. С прицелом на осуществление задачи вхождения остатков Точки RU в западную цивилизацию. Путем расчленения и уничтожения евроазиатской, христианско- мусульманской цивилизации, обладающую своей государственностью в виде Советского Союза.

Вот почему Аэроплан Леонидович не бежал, а как бы парил, впервые в жизни оправдывая свое летное имя. Не считая того случая, когда он в районе 2-й Новоостанкинской улицы спикировал в яму и врезался головой в торчавший там бордюрный камень. Бежать и ощущать парение было все легче и даже все приятнее. Если бы знал, как его заклятому врагу Ивану Где-то каждая ступенька по пути в чистилище давалась труднее предыдущей, то посчитал бы себя самым счастливым человеком! Не знал также, что Ивану Где-то уготована судьба некоего славянского дервиша со всеми вытекающими кошмарными последствиями. Если бы ему стало это известно, познал бы верх черного блаженства — такая вот была у