настоящие, довольно разумные замечания молодого человека, нового декана в Вассаре. Как хорош был свежий горячий кофе! И булочка с тонким абрикосовым слоем, которую она взяла с серебряного подноса.
Обида и неприятности той ночи постепенно таяли. Видение кукольного домика блекло, умирало. Она не хотела его вспоминать, не желала думать о нем. Вокруг собрались хорошие друзья, знакомые, союзники. Она знала, что ее кожа сияла, как у девочки, ее глаза лучились чисто и с надеждой. В такие минуты, ободренная присутствием единомышленников, она, как от аплодисментов, забывала и возраст, и одиночество — главные струны души.
«Единственная реальность — это день». Она всегда это знала.
Конференция удалась на славу. Дома сослуживцы узнали, что выступление Флоренс было принято очень хорошо. А через несколько недель она уже начала забывать об этом. Так много конференций! Так много тепло принятых речей! Флоренс была профессионалом, и скорее от природы, чем по долгу службы, она нравилась как женщинам, так и мужчинам. Она не подстрекала споров, она «поощряла» обсуждение. Теперь Флоренс готовилась к первой большой конференции, которая должна была состояться в Лондоне в сентябре: «Роль гуманности в двадцать первом веке». Флоренс понимала всю ответственность и говорила друзьям:
— Это же настоящий вызов.
Когда по почте пришел чек на пятьсот долларов, гонорар за выступление в Ланкастере, в Пенсильвании, Флоренс сперва удивилась — не могла вспомнить ни выступления, ни обстоятельств.
Потом, словно увидев сон, она вспомнила: красивый пенсильванский пейзаж, залитый весенними цветами, небольшую группу поклонников, собравшихся вокруг нее, чтобы пожать ей руку. Почему, подумала Флоренс, она так волновалась во время выступления? Может быть, она вдруг задумалась, как выглядит на публике? Подобно идеально точному часовому механизму, подобно живому манекену, она всегда будет делать правильно, и вы тоже зааплодируете, когда услышите ее выступление.
Ведущий «Бинго»
Вдруг появляется Джо Пай, ведущий «Бинго», опоздав на целых десять или пятнадцать минут, и каждый в бинго-холле, кроме Роуз Малоу Одом, восторженно кричит, приветствуя его, или хотя бы широко улыбается, показывая, как ему рады и что прощают его за опоздание.
— Только глянь, что на нем сегодня! — восклицает толстая молодая мамаша с ямочками на щеках, сидящая напротив Роуз, сияя, как ребенок. — Это что-то! — бормочет женщина, видя равнодушные глаза Роуз.
Джо Пай — ведущий «Бинго». Джо Пай у всех на устах в Тофилде, или в некоторых районах Тофета. Он тот, кто купил на улице Пурслейн возле гостиницы «Веселые перышки» (которую, как думала Роуз, давно заколотили или даже снесли, но, оказывается, она все еще работает) старую аркаду «Забавы Арлекина» и так преуспел со своим бинго-холлом, что даже старые друзья ее папы в церкви или в клубе поговаривали о нем. Совет города Тофет прошлой весной пытался запретить заведение Джо Пая. Во-первых, потому, что в холле собиралось слишком много людей, возникала угроза пожара, во-вторых, потому, что он не заплатил какой-то налог или еще что-то («Или, — злобно думала Роуз, — не дал взятку») в «Совет здравоохранения и санэпидемнадзора», чей инспектор якобы был «неприятно поражен» состоянием сортиров, качеством стульев и пиццы с колбасой и сыром, подаваемой в буфете.
Две или три церкви, завидующие прибылям Джо Пая, которые могли бы из-за него потерять свои собственные доходы (поскольку вечера по четвергам для большинства церквей Тофилда были главным денежным источником, но, слава Богу, не для епископальной церкви Святого Маттиаса, прихожанами которой были Одомы), старались выжить Джо за пределы города. Так они уже избавились от всех этих книжных магазинов для «взрослых» и от откровенных кинофильмов. В печати появлялись передовицы и письма «за» и «против». И хотя Роуз Малоу не питала к местной политике ничего, кроме отвращения, и едва знала, что происходит в ее родном городе — ее мысли, как говорили папа и тетя, всегда где-то витали, — даже она с интересом следила за «Спором вокруг Джо Пая». Ей понравилось, что бинго-холл не закрыли, в основном потому, что это расстроило бы жителей ее квартала, обитателей районов гольф- клубов, парка и бульвара Ван Дусен. Если бы кто-нибудь мог предположить, что она посетит этот холл и даже будет сидеть, как теперь, за невозможно длинным, покрытым клеенкой столом, под этими ужасно яркими огнями, среди шумных веселых людей, которые, казалось, все друг друга знают и которые счастливо пожирают «прохладительные», — хотя всего лишь семь тридцать и, конечно же, они пообедали заранее, и почему они так таращат глаза на идиотского Джо Пая? — Роуз Малоу просто рассмеялась бы, отчаянно размахивая руками так, как, по мнению ее тетушки, было «непристойно».
Ну вот Роуз Малоу Одом сидит в бинго-холле у Джо Пая. Вообще-то она приехала рано и теперь смотрит, сложив руки под грудью, на легендарного Джо. В это время здесь были другие посетители — старшеклассницы с вытравленными волосами и в серьгах, с ужасно размалеванными лицами, и даже одна- две пожилые женщины в ярко-розовых халатиках с зелеными виньетками Джо Пая на воротничках. Впереди восседал учтивый молочно-шоколадный молодой человек в тройке, чьей обязанностью являлось, как догадалась Роуз, просто приветствовать игроков «Бинго» и, может быть, выставлять хулиганов, белых и черных, поскольку этот холл совершенно непристойное место. Но Джо Пай в центре внимания. Джо Пай являет собой все. Его быстрая доброжелательная болтовня в микрофон так же глупа и бессвязна, как монолог каждого местного диск-жокея, которых наобум вспоминала Роуз, чтобы отвлечься. И все же каждый жадно внимает ему и начинает смеяться, еще не дослушав шутку до конца.
Ведущий «Бинго» очень интересный мужчина. Роуз сразу это заметила и приняла к сведению. Не важно, что у него черные, будто выкрашенные чернилами волосы, эспаньолка и совершенно черные брови. Кожа у него гладкая, как отшлифованный, какой-то ненастоящий камень, и такая загорелая, как у одного из тех мужчин, что смотрят на солнце с рекламных щитов, закуривая сигарету. Не важно, что губы у него слишком розовые, а верхняя губа загнута чересчур сильно, будто он дуется на кого-то, и его наряд (где взять более мягкое выражение? — бедняга одет в поразительно белый тюрбан и в тунику с серебряным и розовым люрексом, и еще на нем черные широкие, как пижамные, брюки из ткани воздушной, как шелк), от которого Роуз хочется закатить глаза и удалиться. Но все же он привлекателен, даже красив, если привыкнуть — Роуз пока еще не привыкла — называть мужчин красивыми. Его глубоко посаженные глаза горят неподдельным энтузиазмом, или почти неподдельным. Его костюм, абсурдный, как он есть, сидит на нем отлично, удачно подчеркивая широкие плечи, тонкую талию и узкие бедра. Его зубы, которые он часто, слишком часто обнажает в улыбках, предположительно сногсшибательных, безупречно белые и ровные, какими обещали быть зубки Роуз Малоу. Правда, она уже в двенадцать или около того лет знала, что ужасный мост и еще более ужасный «прикус», от которого глаза лезли на лоб, не сделают ее зубы более привлекательными — да они вовсе и не были привлекательными. Зубы произвели на нее впечатление, вызвали зависть, настороженность. И невыносимо, что Джо Пай так часто улыбается, манерно потирая руки и разглядывая восторженную хихикающую публику.
Естественно, голос у него мелодичный и задушевный, когда не вынужден быть «зажигательным», и Роуз думает, что если бы он говорил на другом языке — если бы ему не нужно было производить дешевых эффектов, говоря о «прекрасных дамах», «джек-пот-призах», «таинственных картах» и об «удовольствии на сто тысяч всего за сто» (в некоторых ситуациях она не совсем понимала, о чем речь), — то она могла бы считать его голос вполне приятным. Могла бы, если бы постаралась, если подумать, что он сам очень приятный. Между тем глупая болтовня не вредит его соблазнительной силе, или силам, и Роуз обнаруживает, что забылась и подает деньги розовой девице в обмен на грязную бинго-карточку, покраснев от смущения.
Конечно, этот вечер экспериментальный, правда, эксперимент не очень серьезный: она приехала сюда на автобусе, без сопровождения, в чулках, на довольно высоких каблуках, с накрашенными губами, надушенная, менее домашняя на вид, чем обычно, для того чтобы лишиться, как принято говорить, своей
