— Я провожу вас и представлю ей.
Она тут же приступила к выполнению своего намерения, пробираясь между гостями и ни на минуту не ослабляя своей мертвой хватки. Джон волей-неволей следовал за ней, чувствуя себя громоздким кораблем, которого тянет буксирное судно. Наконец они добрались до места. Это, в самом деле, был тихий уголок в комнате, возможно, потому что находился дальше всего от двери и бара, и совсем неожиданно там оказалось место, где можно постоять, свободно двигать локтями и даже посидеть.
— Виктория.
Она примостилась на ручке кресла и вела беседу с пожилым господином, который, очевидно, собирался на какой-то другой прием, потому что на нем был смокинг и черный галстук. Услышав свое имя, она встала, однако невозможно было сказать, из вежливости перед Имоджен или чтобы избавиться от своего собеседника.
— Виктория, я очень надеюсь, что прерываю не самую увлекательную беседу. Я хочу познакомить тебя с Джоном. К сожалению, его девушка не смогла прийти сегодня, и я прошу тебя быть с ним особенно любезной.
Джон чувствовал неловкость и за себя, и за девушку, но продолжал вежливо улыбаться.
— Он американец и один из самых любимых моих друзей…
Откашлявшись и наспех попрощавшись, пожилой господин в смокинге тоже встал и растворился в толпе гостей.
Она по-прежнему крепко держала его за руку. Вполне возможно, что приток крови к кисти уже прекратился, и через мгновение пальцы у него начнут отваливаться.
— Джон, это Виктория. Ее мать — одна из самых близких моих подруг, и когда мы с Реджи в прошлом году были в Испании, мы провели у нее в Сотогранде несколько дней. Удивительно красивый дом.
Она наконец разжала пальцы. Джон словно освободился от наручников.
— Здравствуйте, Виктория.
— Добрый вечер.
Имоджен неудачно выбрала слова. Девушка вовсе не была хороша как картинка. Но от нее веяло безукоризненной чистотой и свежестью, и Джон с некоторой ностальгией вспомнил американских девушек, с которыми дружил в юности. Волосы у нее были совсем светлые и шелковистые; прямые и длинные, подстриженные умелой рукой, они красиво обрамляли лицо. Голубые глаза, правильные черты лица, длинная шейка и узкие плечи. Ничем не примечательный нос и очень примечательный рот — красивый и выразительный, с ямочкой в одном уголке. Такое лицо легко представить где-нибудь на свежем воздухе — у румпеля под парусом или в начале головокружительного спуска на лыжах, но никак не на коктейле в лондонской гостиной.
— Кажется, Имоджен упомянула Сотогранде?
— Да, верно.
— И давно ваша матушка живет там?
— Скоро три года. А вы были когда-нибудь в Сотогранде?
— Нет, но у меня есть друзья, увлекающиеся гольфом, так они ездят туда при каждом удобном случае.
— Мой отчим играет в гольф каждый день, поэтому он решил там пожить. Их дом совсем рядом с полем для гольфа. Отчим выходит из садовой калитки и сразу оказывается у десятой лунки. Все очень просто.
— А вы играете в гольф?
— Нет. Но там есть и другие развлечения. Можно купаться, играть в теннис, ездить верхом, если нравится.
— А что делаете вы?
— Я не часто выхожу из дома, но когда выхожу, чаще всего играю в теннис.
— Ваша мама приезжает в Англию?
— Да, два или три раза в год. Она обегает все художественные галереи, смотрит шесть спектаклей, покупает кое-что из одежды и снова уезжает.
Он улыбнулся, и она улыбнулась в ответ. Они помолчали. Тема Сотогранде была исчерпана. Она перевела взгляд на его плечо, а потом снова на лицо, — очевидно, не хотела показаться невежливой. Ему показалась, что она кого-то ждет.
— Вы многих здесь знаете? — спросил он.
— Нет. Вряд ли. Скорее всего, никого, — сказала она. — Очень жаль, что ваша девушка не смогла прийти.
— Ей пришлось поехать за город, как уже сказала Имоджен.
— Да-да. — Она наклонилась, взяла горсть орехов с тарелки, стоявшей на низком кофейном столике, и стала их есть, кладя в рот по одному. — Кажется, Имоджен сказала, вы американец?
— Совершенно верно.
— На слух вы на американца не похожи.
— А на кого я похож на слух?
— На что-то среднее между американцем и англичанином. У вас среднеатлантический выговор. Как у Алистера Кука.[1]
Он был поражен.
— У вас тонкий слух. Моя мать — американка, а отец англичанин, вернее шотландец.
— Стало быть, на самом деле вы англичанин?
— У меня двойное гражданство. Я родился в Штатах, в Колорадо.
— Там живут ваши родители?
— У них ранчо на юго-западе штата.
— Мне трудно представить, где это.
— К северу от штата Нью-Мексико. К западу от Скалистых гор. К востоку от Сан-Хуана.
— Надо будет заглянуть в атлас. Но звучит весьма впечатляюще.
— Место и в самом деле впечатляющее.
— Наверное, на лошади вы выучились ездить прежде, чем научились ходить, да?
— Примерно так.
— Могу себе представить, — сказала она, а у него возникло странное чувство, что она и в самом деле может. — И когда вы уехали из Колорадо?
— Когда мне было одиннадцать лет. Меня послали учиться в школу на восточное побережье. Оттуда я приехал в Англию, в Веллингтон, потому что там в это время находился отец. Затем я поехал в Кембридж, в университет.
— У вас и вправду не только двойное гражданство, но и двойная национальная принадлежность. А что было после Кембриджа?
— Я вернулся в Нью-Йорк и жил там некоторое время, а теперь вот я опять в Лондоне. С лета.
— Вы работаете в американской фирме?
— В американском инвестиционном банке.
— А в Колорадо наезжаете?
— Конечно, как только выпадает возможность. Я не был там какое-то время только потому, что здесь сейчас очень много работы.
— Вам нравится жить в Лондоне?
— Да, очень нравится. — Выражение лица у нее было такое, будто она упорно о чем-то думает. Он улыбнулся. — А вам разве не нравится?
— Нравится. Но я здесь живу и хорошо знаю город, и мне трудно даже представить, что я могла бы жить где-нибудь в другом месте.
Опять разговор иссяк, и воцарилось молчание. И опять ее взгляд стал блуждать, пока не остановился на золотых часах на ее тонком запястье. Для Джона Данбита было непривычно видеть, как хорошенькая девушка, которую он развлекает разговором, смотрит на часы. Он ожидал, что это вызовет у него досаду, но неожиданно для себя решил, что это забавно, хотя и не в его пользу.
— Вы кого-нибудь ждете?
