ежели желаете, то и нищете. Основная еда — макароны с кефиром, ботинки — солдатские, штаны — из секонд хэнда, плащ, который и на весну, и на осень, и на лютую московскую зиму — его, Оганян, по-моему, в 1989 году купил на Тишинке.
Вообще говоря, с точки зрения традиционного представления о художнике-авангардисте, так оно и должно быть: художник должен страдать, пить горькую, предаваться священному безумию и умереть под забором — Ван-Гог, Модильяни и проч. — это, собственно, и изложено в стихотворении.
Но, во-первых, очень не хочется, а во-вторых, новая теория авангардистского искусства, выдвинутая Б.Гройсом (см.) и ставшая в 1980-е и 1990-е руководством, утверждает, что это устарело и теперь все наоборот. Теперешний актуальный художник должен быть поп-звездой, непрерывно торчать на телеэкране, жарить Чиччолину и деньги грести лопатой, как это делал Уорхол или сейчас делает Кунс. А кто этого не понимает, тот не мастер актуального искусства, а провинциальный кустарь, неудачник и лох.
***
Правда, из этой теории напрямую следует, что тогда главными российскими деятелями актуального искусства являются Церетели и Грымов.
***
Был, впрочем, и период относительного преуспеяния Т. и прочих деятелей московского авангарда — конец 1980-х и начало 1990-х. Перестройка, горбимания на Западе, и в связи с ней — мода на все советское, в том числе и на рашен авангард. Западные галерейщики приезжали в Москву табунами (особенно после Сотбис-1988), и покупали картины и прочие произведения, и художники жили — процветаючи: хватало и на кисти-краски-холсты, и на еду, и на штаны, и на водку, и похмелялись с утра пивом не «жигулевским», а заграничным (правда, все-таки не хайникеном — это уж чересчур). А некоторые даже купили себе автомобили, правда, в основном, «Москвичи».
Вот пример тогдашнего Тер-Оганянового богатства.
Автору однажды довелось в те времена выпивать в компании Оганяна и его друзей-художников, при этом три четверти времени выпивки заняла дискуссия меж ними, ниже какой цены своих картин нельзя уступать, чтобы не сбивать уровень.
Сошлись они на двухстах долларах — тогда, когда это происходило, летом 1992-го, для меня это было суммой, не укладывающейся в мозгу: например, квартиру в Сокольниках мы снимали в это время за 4 тысячи рублей в месяц: в переводе на американские деньги, это было — 25 долларов.
Впрочем, один из них, по фамилии Дубоссарский, остался не согласным:
— А я и за сто пятьдесят продам! — заявил он.
И, подумав, добавил:
— Если дадут.
Остальные принялись его стыдить и укорять, обзывая штрейкбрехером и кайфоломщиком, на что Дуб уныло отвечал:
— Да я и за пятьдесят продам!
И опять добавил:
— Если дадут.
Впрочем, изобилие это (и весьма условное — картины покупали, но все-таки не каждый день, и, на самом деле, не каждый и месяц) уже году к 1993-му стало сходить на нет, а к середине 1990-х и совсем закончилось.
Также на указанную тему см. в сообщениях Осмоловский А., Романтизм, Сорос.
Безалкогольный образ жизни
Его А.Тер-Оганян ведет уже не менее трех лет. Абсолютно безалкогольный!
Десятилетия интенсивного богемного образа жизни начинают сказываться с середины первой половины 1990-х: организм Т. вступает в стадию сформировавшегося и все более и более зрелого алкоголизма, когда пьянство становится не веселым вдохновенным праздником, а —.
А теперь любая — любая! — выпивка тут же приводят к месячному запою, когда сил хватает только на то, чтобы добрести до ларька и обратно, а потом лежать на диване, каждые полчаса принимая очередную порцию, которая успокоит безобразие, царящее во внутренних органах.
Выход оказывается единственным — не пить вообще, нисколько и никогда.
К каковому образу жизни Т. постепенно и начинает переходить, а теперь перешел окончательно.
Но не пить вообще — это, оказывается, трудно, скучно, нудно, утомительно и изнурительно. Это кому кто если и не пил, кажется, ну и не пить — ну и что? А тот, кто всю жизнь кулдырил, тот обнаруживает: не пить совсем — да это все равно, что и не жить! А только влачить унылое существование: тоска, скука, вялость, однообразное течение непрерывных унылых будней, которые —
Каждый день все одно и то же,
Просто вовсе уж безнадежно.
Поэтому первое, что теперь, вот уже около трех лет произносит Т. при встрече, это:
— Славка, не пить — нельзя! Невозможно!
— Ну так в чем дело? Давай, я сейчас сгоняю! — отвечает автор этих строк, имеющий организм покрепче, который ему еще позволяет, хотя и тоже уже на последних резервах.
— Так пить-то ведь — тоже нельзя! — печально отвечает О.
***
Например, середина августа, например, нынешнего 1999 года. Я в гостях у Тер-Оганяна А.С. Речь заходит о выпивке.
— Да, — рассказываю я ему, — ничего на самом деле хорошего! Вот на днях как раз я решил развеяться, купил бутылку, пил, пил — мерзость! На вкус — отвратительная, потом сидишь пьяный как дурак — тьфу!
— Ну, ты сказал, — не поверил Оганян. — Водка — отвратительная? Ну, ты даешь! Водка, она же, — он покрутил руками в воздухе, — это же — водка!
***
Тут мне читатели задают вопрос, не пробовал ли Оганян, раз так, водку заменить наркотиками. Отвечаю: пробовал. Не героином конечно, марихуаной и прочими производными конопли. Результат: не то, совсем не то!
То есть, конечно, вроде и ничего, и помогает, и успокаивает, но по сравнению с водкой —
Безобразие
Почему-то советская власть очень любила обвинять авангардизм в культе безобразия. Это было не очень понятно. Человек, например, по имени Владимир Богомяков, один раз по этому поводу недоумевал:
— Не могу понять, — удивлялся он, — что такого безобразного в хоть том же «Черном квадрате»? Красоты, конечно, особой в нем я не нахожу, но и безобразия какого-либо, смотрю-смотрю — никак не обнаруживаю!
Но своего она, советская власть, все-таки добилась: безобразие (в результате ее заклинаний?) с тех
