комнате в задней части оксфордского дома с видом на заброшенный сад; неприбранная комната, полная его отрочеством, и довольно прохладная, на английский манер. Родной отец Дэвида женился на даме под стать ему самому: яркая, милая, практичная женщина, с хорошим и циничным юмором богачки. Джеймс Ловатт был кораблестроителем, и когда Дэвид соглашался приехать к отцу в гости, его местом вполне могла стать койка на яхте или комната («Это
В Лондоне найти такой дом, как они хотели, для той жизни, какой они хотели, было невозможно. Вообще, они не были уверены, что хотят жить в Лондоне – нет, не хотели, им было бы лучше в каком- нибудь маленьком городишке с особой атмосферой. Они проводили выходные, рыская по городкам в ближайших окрестностях Лондона, и скоро нашли большой викторианский дом с запущенным садом. Превосходно! Только вот для молодой пары это был бы нонсенс: трехэтажный дом с чердаком, со множеством комнат, коридоров, лестниц… Много места для детей, на самом деле.
Но они и собирались иметь кучу детей. Оба, слегка демонстративно – из-за дерзости собственных запросов; – заявляли, что «не возражали бы» против кучи детей.
– Пусть четверо или пятеро… или шестеро, – сказал Дэвид.
– Или шестеро! – сказала Гарриет, до слез хохоча от облегчения. Они смеялись и катались по кровати, целовались и веселились без удержу оттого, что опасный момент, где каждый из них ожидал и даже готовился принять отказ или компромисс, оказалось, не таит никакой угрозы. Но если друг другу Дэвид и Гарриет могли сказать; «Шестеро детей, по меньшей мере», то никому другому – не могли. Даже при довольно приличной зарплате Дэвида вкупе с жалованьем Гарриет они не смогли бы выплатить закладную. Но они как-нибудь выкрутятся. Гарриет поработает еще пару лет, будет каждый день ездить вместе с Дэвидом в Лондон, и потом…
В день, когда они стали хозяевами большого дома Гарриет и Дэвид стояли на крыльце, держась за руки, со всех сторон пели птицы – из сада, где сучья были еще черные и поблескивали под холодным дождем ранней весны. Они открыли входную дверь – сердца у них колотились от счастья – и, войдя в огромную комнату, остановились перед широкой лестницей. Кто-то из прежних владельцев понимал смысл дома так же, как Дэвид с Гарриет. Он убрал стены, и комната вобрала в себя почти весь первый этаж. Одну ее половину занимала кухня, ограниченная только низеньким барьером, на который можно было класть книги, другая половина давала место для диванчиков и стульев, и всего простора и уюта большой семейной гостиной. Они ступали мягко, осторожно, едва дыша, улыбаясь и переглядываясь и улыбаясь еще больше от того, что у обоих в глазах стояли слезы – прошли по голым половицам, на которые скоро лягут ковры, и медленно поднялись по ступеням, на которых дожидались ковровой дорожки старинные медные прутья. Поднявшись на один пролет, они обернулись полюбоваться чудесной комнатой, которая станет сердцем их королевства. И взошли выше. На втором этаже была одна большая спальня – для них; к ней примыкала комнатка поменьше, которую всякий раз будет занимать новорожденный ребенок. И еще четыре славных комнаты было на втором этаже. Выше по основательной, но уже сузившейся лестнице – еще четыре спальни, а за окнами, как и в комнатах этажом ниже, деревья, лужайки, сады – все пейзажи милой загородной жизни. А сверху был еще необъятный чердак – как раз для детей, когда они войдут в возраст тайных волшебных игр.
Дэвид и Гарриет медленно спустились по лестнице – один пролет, другой, они проходили комнату за комнатой, представляя, что те полны детьми, родственниками, гостями, – и снова пришли в свою спальню. В ней осталась большая кровать. Эту кровать специально сделали по заказу той пары, у которой Дэвид и Гарриет купили дом. Чтобы вынести кровать, сказал им агент, пришлось бы ее разобрать, да и хозяева все равно уезжают жить за границу. Гарриет с Дэвидом улеглись рядом на этой кровати и рассматривали свою комнату. Лежали тихо, трепеща перед тем, что приобрели. Казалось, тени сиреневого куста и мокрое солнце за ним соблазнительно рисовали на просторах потолка те годы, что Дэвид и Гарриет проживут в этом доме. Они повернули головы к окну, за которым виднелась верхушка сиреневого куста в крепких бутонах, готовых распуститься. Потом посмотрели друг на друга. Слезы текли у них по щекам. Они занялись любовью там, на своей кровати. Гарриет едва не закричала: «Нет, подожди! Что мы делаем?» Ведь они решили отложить рождение детей на два года? Но Дэвид захватил ее своей решительностью – да, это было так, он любил Гарриет с осознанным и сосредоточенным напором, глядя ей в глаза, и это подтолкнуло Гарриет отдаться ему, принять власть этого человека над ее будущим. Они не захватили презервативов (а таблеткам оба, конечно, не доверяли). У Гарриет были самые опасные дни. Но они с Дэвидом занялись любовью, занялись с торжественной преднамеренностью. Раз. И еще. И потом, когда в комнате стало темно, они снова любили друг друга.
–
Дэвид засмеялся. Громким беззаботным нескромным смехом, что так непохоже на благопристойного, веселого рассудительного Дэвида. В комнате было уже совсем темно, она казалась огромной, как черная бесконечная пещера. Где-то рядом царапала по стене дома ветка. Пахло холодной мокрой после дождя землей и сексом. Дэвид лежал, улыбаясь сам себе, почувствовав взгляд Гарриет, чуть повернул голову, и его улыбка поглотила Гарриет. Но на его условиях; в его глазах мелькал отблеск мыслей, в которые ей было не проникнуть. Гарриет поняла, что не знает Дэвида.
– …Дэвид, – поторопилась она сказать, чтобы прогнать наваждение, но он крепче сжал объятия и стиснул ее плечо рукой, в которой Гарриет не подозревала такой силы и настойчивости. Это сжатие говорило: «Молчи!»
Они лежали рядом, пока не стала медленно возвращаться обыденность, и можно было повернуться друг к другу и обменяться короткими ободряющими дневными поцелуями. Они встали с постели и оделись в холодной темноте: электричество еще не подключили. Тихо спустились по лестнице своего дома, во владение которым так основательно вступили, вышли в свою большую гостиную, потом – за дверь, в сад таинственный и неведомый, еще не их.
– Ну? – весело спросила Гарриет, когда они с Дэвидом сели в его машину, собираясь вернуться в Лондон. – И как мы будем выплачивать, если я забеременею?
В самом деле: как им было расплатиться? Гарриет и вправду забеременела в тот дождливый вечер в их новой спальне. Они пережили много неприятных минут, думая о скудости своих возможностей и о собственной несостоятельности. В такие моменты, когда не хватает материальных средств, тебя как будто судят – Гарриет и Дэвид казались себе нищими и беспомощными: и ничего за душой, кроме упрямой верности взглядам, которые люди всегда считали ложными.
Дэвид никогда не брал денег у своих обеспеченных отца и мачехи – они оплатили его образование, и только. (И образование его сестры Деборы, но той больше нравился образ жизни отца, как Дэвиду – материн, так что брат с сестрой не часто встречались, и, как казалось Дэвиду, сущность разницы между ними состояла именно в этом – в том, что Дебора выбрала богатую жизнь.) Дэвид не хотел просить денег и теперь. А у английских родителей – так он стал называть мать и ее нового мужа, непритязательных ученых – денег было мало.
И вот они четверо – Гарриет с Дэвидом и мать Дэвида Молли с Фредериком стояли однажды днем в большой гостиной у лестницы, обозревая новые владения. Там уже появился очень большой стол, за которым легко могли бы разместиться пятнадцать или двадцать человек – в кухонной части, а еще пара больших диванов и несколько просторных кресел; все куплено с рук на местном аукционе. Дэвид и Гарриет стояли рядом, чувствуя себя еще более нелепыми чудаками и слишком зелеными в глазах этих двух пожилых людей, которые их сейчас судили. Молли и Фредерик были крупные неряшливые люди с сильно поседевшими головами, одевались они с самодовольным презрением к моде в то, что удобно. Сейчас они
