— Девчонка, говоришь, была с мужиками? Какая из себя? — насторожился вмиг. И понял сразу: «Младшая сестра Ольги!»
Мать, вспомнив свое, на кухню ушла. Обидно стало. Не пожалел сын ее, о той, чужой, вспомнил. «А ведь она во всем виновата!» — вытерла глаза платком.
— Мам! — позвал Федька. Когда вошла, попросил тихо: — Позови ее! Сходи к ней!
Женщина всплеснула руками от досады. Из глаз слезы брызнули:
— Ну уж нет! Сюда, пока я жива, она не войдет! Слышать не хочу!
Федька рассказал матери о драке. Выгораживал Ольгу, как мог. Но напрасно. Мать наотрез отказалась познакомиться с девушкой и твердила свое:
— Знать ее не хочу!
Федька, поев, отвернулся к стенке. А вечером попытался встать на ноги. Но не получилось. А мать задумала свое. И, едва стало смеркаться, позвала к сыну в гости сельских девчат, чтоб поговорил да пригляделся поближе. Авось, об Ольге скорее забудет.
Девки ввалились в дом веселой гурьбой. Со смехом, с шутками. Веселые, румяные от мороза, с искристыми глазами, они не заставили себя уговаривать. Поняли, в доме нужна невестка. Догадались, почему пригласила их Федькина мать, и вздумали доказать, что они ничем не хуже поселковой зазнобы.
Они вмиг взялись помочь старухе по хозяйству. Как знать, может, она чьей-то свекровью станет. Так пусть выберет одну из них.
Девки старались друг перед дружкой. Вскоре печку побелили, вымыли полы. Напекли хлеба на неделю вперед. Приготовили ужин. Корову подоили, почистили до блеска, в сарае прибрали. Наносили воды и дров. И потом до ночи сидели вокруг Федьки. Вышивали, вязали, пели, что-то рассказывали.
Что и говорить, нравился парень всем. Пригожий и добрый, работящий и заботливый, он стал бы желанным зятем в любой семье. Ему любая девка была бы рада, как подарку. А и парней в Сосновке не густо. Всем не хватало. А и тем, какие имелись, далеко до Федьки было. Выпивали, матерились, иногда дрались меж собой.
Федька слыл самым завидным женихом, и упускать его сосновские девчата никак не хотели. Ждали, кого из них выберет?
Парень знал обычай спецпоселенцев — не обижать гостей. Тем более своих — деревенских. И потому, вначале неохотно, а потом, забывшись, — со смехом поддерживал шутки, понял затею матери, хитрую придумку, но решил не выговаривать ей за это, не обижать.
Девки, просидев до глубокой ночи, пообещали назавтра утащить его с собой в баню и выпарить, выгнать всю хворь и болячки. Распарить вениками ушибы и побои, чтоб от них и следа не осталось. И, рассмешив до колик в животе, высыпали стайкой из дома.
Федька знал: его ровесники спокойно мылись в бане с девчатами. Так повелось с самого начала. Никто не считал это зазорным. В бане все было по-чистому. Никому и в голову бы не пришло лапнуть девку или обшарить ее похотливым взором. С детства вместе росли. На глазах друг у друга. Знали, не голи бояться надо, а греха. Там, где все открыто и чистая доверчивость не знает ложного стыда, бояться блуда не стоило.
Да и непозволительна грязь меж теми, с кем делил не только хлеб и соль, а все тяготы ссылки, унижения и оскорбления со стороны властей.
Зачем же самим себе жизнь усложнять? И жили люди открыто и чисто, на виду друг у друга, без жеманства и лжи.
Федька лежал с открытыми глазами. Мать, заглянув в комнату, довольно улыбнулась. Похвалилась своею сообразительностью. Решила заранее собрать сына в баню. Тот не перечил. И все ж, не говоря ни слова, не выдав себя ничем, ждал каждую минуту прихода Ольги.
«Не может быть, чтоб испугалась. Ее никто не сможет остановить и удержать. Она обязательно появится. Без приглашения. Сама… Да и дед подскажет. Он у нее умный, без намеков говорит. Правду. Посоветует навестить, если сама заробеет. Научит Силантий. Да и как не прийти? Ведь не без сердца девка!» Он ждал стука в окно, в дверь, просыпался и подскакивал от всякого шороха.
Но ни вечером, ни ночью не пришла долгожданная гостья.
Федька знал: приди Ольга, мать не выгонит. Может, не будет столь приветлива, как с другими, но не закроет перед нею дверь.
Когда наступило утро, Федька, держась за стены, подошел к окну, глянул на улицу. Но не спешила к его дому знакомая фигура девушки. И обида засела в душе. Стало тяжело, словно сердце в капкан попало: «Медлишь? Мучаешь? Сыскала время испытывать меня? Где ж любовь твоя? Неужели без сердца со мною встречалась?»
А тут мать, словно угадав, сказала:
— Нужен был, пока здоров. Чуть беда, поди, имя позабыла. Какая же с нее жена получилась бы? Шельма — не девка! Не ищи вдали. Оглядись, кто в горе у плеча стоит. Тот и друг.
Парень голову опустил. Согласился. Поверил. И с легким сердцем пошел в баню вместе с сосновскими девчатами, запрещая самому себе думать и вспоминать об Ольге.
Девчата вели его в баню под руки. Тащили охапки березовых веников, припасенных с лета. И, введя Федьку в парную, насели на него гурьбой. Обдавали водой горячей и стегали вениками до пунцовости, разминали, растирали Федьку старательно. От макушки до пяток через пар пропустили. Дав немного передохнуть, напоили клюквенным соком, обтерли сыпучим снегом и снова в парную завели. С десяток веников об него истрепали. Домой привели красного, разомлевшего, уверенно стоящего на своих ногах. И снова до ночи с ним сидели, отпаивая чаем из душистых трав. Уходя, позвали назавтра на посиделки. Обещали прийти за ним.
В эту ночь Федька спал, как младенец. Мать на радостях всю ночь перед иконой молилась, благодарила Бога, что помог сыну одолеть всяческую хворь и дурь.
Федька утром встал бодрым. На работу засобирался. И, как ни уговаривала мать отдохнуть еще с денек, не послушался. Ему хотелось побыть наедине с самим собой, разобраться, обдумать, взвесить все. И, если встретит Ольгу, без слов и вопросов посмотреть ей в глаза.
Но… Целую неделю сосновцы не покидали село. Заготавливали лес на строительство в поселке. А сам, Федька не решался идти к Ольге. Не хотелось рисковать собой из-за той, на которую засела в сердце обида.
С той поры жизнь Федьки резко изменилась. Он каждый вечер ходил на посиделки, пел и плясал вместе со своими сосновскими ребятами. Провожал домой девчат, держа за руки по две сразу. Но ни с одной не решался задержаться у калитки или присесть на лавочку. Никому не шепнул нежных слов, ничего не обещал. Но стал присматриваться к каждой. Куда деваться, если мать всякий день жалуется на усталость и бессилье, вслух о внуках мечтает.
Федька не хотел быть опрометчивым. Боялся разочароваться еще раз. Потому медлил.
А мать, как назло, уговаривала поспешить. Советовала то одну, то другую. Расхваливала напропалую. И через месяц одолела просьбами. Да и попробуй откажи ей, коли кругом она права оказалась.
Ольгу Федор даже в поселке не видел. Нигде не встречалась на пути. Правда, не спрашивал о ней никого. Лишь однажды Дуняшку приметил. Та метнула в его сторону злой колючий взгляд и, не поздоровавшись, свернула к первому попавшемуся дому, чтобы не столкнуться лицом к лицу.
«С чего бы это? Ей ли обижаться? Даже о здоровье не справилась! Ишь, хвост дудкой подняла! Знать, старшая научила так держаться», — решил парень и перестал искать встреч с Ольгой.
Себе приказать он мог. Но не сердцу. Оно ныло и помнило, оно трепетало от всякого стука калитки и шагов под окном. Оно заставляло оглядываться на всякое дыханье за плечом. Но напрасно… И Федька поверил, что он перестал быть любимым и нужным.
«Небось, припугнули ее поселковые! А может, запретили на комсомольском собрании встречаться со ссыльным. Вот и поджала хвост, убежала в кусты, чтоб не видеться, отсиживается дома, подальше от подозрений. Оно, выходит, не случайно контрой называла. Видать, не лучше других. Теперь, конечно, жалеет о том, что со мною встречалась, время потеряла. Быстро же ей поселковые мозги вправили. Вышибли дедовскую науку. Ну, да что ж… Где тонко, там и рвется», — решил Федька. И через месяц высватал в жены грудастую румяную Катерину.
Та от счастья разревелась счастливой телкой. Все плечо ему слезами измочила, говоря, как давно и
