рявкнул и рванул вперед. Через несколько секунд я услышал стрельбу из пулемета. Били короткими очередями с продолжительными паузами, будто не просто охотились за кем-то, а еще и игрались с ним, заставляли побегать и понадеяться на спасение, уверенные, что добыча никуда от них не денется.
Главное, что не за мной охотятся. Но на будущее надо поосторожней ходить по селу и лучше — огородами. А еще лучше — убраться отсюда. Черт с ним, что прическа короткая, скажу, что оболванился после облучения, чтобы лучше росли. Документы у меня есть — прорвемся как-нибудь.
Бронетранспортер возвращался назад. Он опять ехал медленно, но теперь я знал, что не мин боится, а ищет жертву. Броня его отсвечивала в лунном свете. На передке лежало что-то длинное, похожее на неумело скатанную палатку. Когда машина поравнялась с двором и остановилась, я разглядел, что на броне лежит человек. Он свернулся калачиком на правом боку, словно прилег покемарить чуток, но левая рука была неестественно вывернута назад, живой человек так держать ее даже во сне не сумеет. Когда бэтээр останавливался, тело качнулось вперед и назад, будто человек хотел во сне перевернуться на другой бок, но передумал. Качнулся и рюкзак, лежавший у головы человека, — отшатнулся и снова прислонился к голове, словно человек держал его зубами, чтобы не потерять в дороге. Рюкзак был странный, с белой широкой полосой, то ли лямкой, то ли латкой. Бронетранспортер не сумел разглядеть меня в глубине сарая, покатил дальше. Когда он трогался, тело снова качнулось, будто человек хотел спрыгнуть и присоединиться ко мне, но не успел, а на ходу побоялся, и так и поехал дальше.
Я сел у распахнутых дверей сарая и из миллиардов звуков, наполняющих мои уши, попытался вычленить рокотание двигателя. Пора сматываться отсюда. Не хватало, чтобы и меня свинцом начинили. А не убьют, так с ума сойду. Если уже не сошел. Двигай отсюда, приказывал я сам себе, но от страха не мог даже пошевелиться.
А на небе светила надгрызанная справа луна. Была она желтая, будто свежевыкрашенная, без единого пятнышка. Говорят, что в пятнах на луне можно увидеть дом и собаку. Мне ни разу не удавалось, правда, и смотрел я на нее редко. А сейчас я видел в ней только желтый кружок, неумело вырезанный из фольги, в которую заворачивают шоколад. В такую же фольгу, только серебристую, казались мне завернутыми деревья на полянке. Хорошее там было место, спокойное.
К луне подобралась темная тучка, подперла ее снизу. Нет, это луна присела отдохнуть на тучу. Что-то похожее я уже видел раньше. Вспомнил — шарик для настольного тенниса. Он прыгал по земле, подлетая все время на одинаковую высоту и один раз приземлился неподалеку от села, на том месте, где… Радостная мысль заставила меня вскочить на ноги.
Я уже совершил побег из одной зоны в другую, радиоактивно зараженную. Бежать из нее на волю рановато, могут повязать. Придется совершить побег из второй зоны в третью — место, где я чувствовал себя в безопасности.
Я вернулся в свой дом, зашел на кухню. Посередине ее валялся рюкзак с барахлом, хозяева бросили его здесь, а я не трогал, потому что он мне не мешал. Зато теперь он мне нужен. Я освободил его от женских тряпок, набил куревом и жратвой. Недели на три-четыре этого хватит, а к тому времени ни один легавый не опознает во мне сбежавшего зека.
Сначала я шел лесом, на дорогу выходить боялся. Запахи в нем были не такие противные, как в селе, но все равно дышать было трудно, постоянно забивало нос. А вот звуков здесь было больше и такие громкие, точно вокруг меня бродили стада слонов. Тут еще в теле моем опять ожили рыжие муравьи, заработали челюстями на зависть электромясорубке. Идти становилось все труднее, словно муравьи пожирали не только мое мясо, но и силы. Вскоре я начал слепнуть, все чаще натыкался на деревья, падал. Я решил плюнуть на бронетранспортер и вышел на дорогу. Она была пустой. А может и нет, я ведь ничего не видел дальше своего носа, но шум работающего двигателя сумел бы вычленить из всех звуков, переполнивших мои уши.
Неуверенными шагами я брел по асфальту, часто оказывался на обочинах. Идти осталось всего- ничего, зона где-то рядом, я чувствовал исходящее от нее спокойствие и тепло. Еще чуть-чуть. Но ноги перестали слушаться меня, потому что под ними вдруг начал разжижаться асфальт. Ноги засасывало, как в трясину. Сначала по щиколотки, потом по колени, потом и вовсе исчезли в асфальте. Теперь по дороге двигалось безногое туловище, которое медленно погружалось в разжиженный асфальт. Вот и туловище пропало, двигалась одна голова, одуревшая от запахов и звуков. Вскоре асфальт набился в рот, нос и уши, залепил глаза. И мне стало хорошо и легко: меня больше не мучили ни запахи, ни звуки, ни видения…
Очнулся от прикосновения ко лбу чего-то маленького, мокрого и холодного. Еще одно такое же упало на окаменевшие губы, затекло в уголок рта, освежило кончик языка. Затем множество капель пробрались тем же путем ко мне в рот. Вода. Свежая, родниковая. И вдруг я почувствовал на лице тепло солнечных лучей. И услышал голоса.
— Зря льешь, он уже сдох.
— А может, нет?
Я слышал эти голоса раньше, первый принадлежал сержанту, а второй — не знаю кому, звонкий, мальчишеский.
— Тебе говорят: кони двинул! Вечно споришь, салага!
— Я не спорю…
— Разговорчики! — оборвал сержант. — Ты где шлялся, почему я должен ждать тебя?
— За водой ходил. Тут за деревьями поляна больная, а на ней родничок бьет. Водичка там — закачаешься! — объяснил мальчишеский голос.
— Пей, пей, сынок, — радиации нахватаешься! — иронично посоветовал сержант.
— Не нахватаюсь. Вода там больно хорошая: попьешь — сразу таким бодрым становишься. И по ту сторону от станции такой же родничок есть. Я всегда из них пью, когда мимо проезжаем. Выпьешь — словно на курорте побывал!
— Скоро будет тебе курорт. На кладбище, — мрачно пообещал сержант и вдруг рявкнул: — Да заглуши ты двигатель! Прям по перепонкам бабахает!
Звук, который я сначала принимал за жужжание пчелы, исчез. Откуда-то издалека послышалось:
— Отойди подальше и не будет бабахать… Ну что, долго еще стоять будем?
— Черт его знает! Решают, куда эту падаль везти. В десантный отсек его погрузим? — спросил сержант.
— Ну, не хватало, чтобы машина мертвечиной провонялась! — ответил дальний голос, наверное, водителя бронетранспортера. — На передок киньте его и привяжите.
Оказывается, это они обо мне говорили, я и есть та самая падаль, которую не знают, куда везти. Я почувствовал на своем теле грубые руки, поднявшие меня и бесцеремонно швырнувшие на броню. Я хотел крикнуть, что живой, что не падаль, что тоже служил в армии, только на флоте. Но язык не шевелился. И боли при падении не почувствовал. Тело мое оказалось свернутым калачиком на правом боку, будто я прилег покемарить. Меня обвязали веревкой за поясницу и левую руку, вывернутую за спину.
Привязывал меня, наверное, молодой, потому что сержант спросил:
— У тебя выпить ничего нет?
— Нет, — ответил совсем рядом водитель.
— Не жмись, дай грамм сто. Я же видел, как ты из магазина целый ящик водки вытаскивал.
— Ну, когда это было?! Уже давно все выпили!
— Не ври!.. Ну, дай грамм сто, а то башка раскалывается, в ушах так звенит, будто около сирены сижу.
— В санчасть бы сходил.
— Ходил, — зло ответил сержант, — сказали, что доза облучения в пределах допустимой. У них ведь нормы разные: для начальства и офицеров — одна, для солдат — другая!
— Это точно, — согласился водитель. — Ну, ладно, залазь, плесну немного.
— Рюкзак не забудь погрузить, — приказал сержант, стуча подкованными сапогами по броне.
— А на кой он нам? — спросил мальчишеский голос. — Он же старый и лямка одна самодельная, белая, а не зеленая.
— Поменьше разговаривай! — уже из машины посоветовал сержант.
Рядом с моей головой упало что-то тяжелое и шершавое. Когда бронетранспортер тронулся, это что- то, наверное, рюкзак, прижалось к моему лицу, придавило нос и рот. Я попробовал оттолкнуть его, потому
