Сейчас — все спокойно. Вовка протягивает руку: «Поздравляю». Скоро граница. Незадолго до таможни остановились. Темнеет. Кругом мрачные поля. Вовка в раздумье:
— А что за проблемы могут быть? Все-таки Генпрокуратура.
— Не знаю, такого ещё не было.
— Может, пешком перейдём? По полю. Местные спокойно ходят. Граница только на карте. А на переходе — компьютер.
Заплакал ребёнок: «Мама, я устал!» Занервничала мама: «Володя! Сколько можно!?»
— Ну, так что? Идём? Или едем?
— Надо подумать. — Прислушиваться к себе нет необходимости: страшно. Вышел из машины. Курю на сыром ветру. Гаснет задёрнутое тучами небо.
Трусость… Один из самых… Нет, возражаю…
Сажусь в машину: «Едем».
Вернувшись ощущением назад, сейчас понимаю, что надо было послушать товарища. Элементарный расчёт — надо было идти пешком, что и понятно совершенно. Но — не пошёл. Если Судьба явилась лицом к лицу, всебудет только так, как будет, и не иначе. От судьбы не уходили даже боги.
Глава 3.
КОЛОКОЛЬНЫЙ ЗВОН
Помнится резкая неприязнь к ребёнку с мамой, как будто причина в них, и по-другому, как пойти у них на поводу, нельзя.
Промелькнули длинным рядом одинаковые серые домишки посёлка, дорога нырнула в темень полей, и впереди показался пограничный пункт, как хуторок в степи, маленький и убогий. Казалось, за шлагбаумом дремлет в конуре какой-нибудь будочник гоголевских времён. По освещённой единственным фонарём площадке бродит дворняга. Шлагбаум открыт.
Остановились. Пришёл пограничник: «Куда едете?» Прямо едем. Дорога одна. «Приготовьте паспорта». Отдали. «Хорошая машина. Валюта есть? Надо заполнить декларации. Сейчас придёт таможенник». Пришёл. Распотрошил все сумки, осмотрел все углы. Пограничник принёс паспорта: «Это — чей?» Я: «Мой». Конечно, нервы. Лечиться надо. Сейчас, как дураки, месили бы грязи в полях. — «Заполните декларации и можете ехать». Заполнили. Опять пограничник: «Машину в сторону. Повторный таможенный досмотр. В машину никому не садиться».
Кольнуло. Говорил же, машину нужно попроще.
Ладно, не важно, сейчас поедем.
Деньги — пересчитали, печати, подписи — получили. Из таможенной лачуги выхожу с уверенностью: все в порядке. Если бы не закрытый шлагбаум и УАЗ рядом с нами, стоящий так, что не выехать. И шесть человек в камуфляже. Появился начальник КПП, подошёл ко мне:
— Гражданин Павлов, Ваши документы вызывают у нас подозрение, поэтому, для выяснения, мы передаём Вас правоохранительным органам. Возьмите свои вещи,следуйте в машину.
И тут раздался беззвучный колокольный звон: свершилось. Что свершилось? Едем. Куда? Мне в другую сторону. Вы кто, ребята в камуфляже? Какие сомнения в документах? — паспорт с пограничным штампом пересечения границы лежит в моем кармане. Так не бывает.
— Вы, собственно, кто и куда меня везёте?
— Приедем — узнаешь.
Над таким ответом можно задуматься.
— Я точно знаю, что мои документы в порядке.
— Ну и что. А ты знаешь, на какой машине приехал?
Кажется, действительно, приехал. Вопросов больше не задаю. Слушаю колокольный звон. И сквозь него: «Прибыли! На выход! Быстро!»
… Помню себя бегущим по какой-то сельской улице, широкой и слабо освещённой, то ли луной, то ли светом из окон. Сзади ругань, крики: «Стреляем! Стой!» Дорога скользкая — укатанный снег (откуда только взялся — в полях ни клочка). На бегу оглядываюсь: двое с пистолетами в руках за мной, остальные дальше, и расстояние между нами увеличивается. Нет, не остановлюсь. Хлопок. Другой. Если есть шанс, то он мой. Надо бежать зигзагом. (Позднее в Бутырке, в протоколе задержания прочёл следующие строчки. «Одним ударом сбив с ногстоящего рядом с ним слева милиционера, вторым ударом задержанный отбросил в сторону стоящего справа милиционера и побежал в сторону универмага». Оказалось, граница между Украиной и Россией проходит по середине главной улицы посёлка, а универмаг находится на Украине.) Помню, как потеряли подошвы сцепление с дорогой, будто взлетел над ней; как захотел изменить направление, но картина перед глазами в сторону не пошла, а, вопреки желанию, застыла и стала увеличиваться в размерах, определилась в виде больших деревянных ворот, в которые я с треском и врезался. Подни-маясь, под не стихающий колокольный звон, я понял, что не успею.
Первый удар армейского ботинка пришёлся мне в лоб. Потом началась гроза, пошёл необычно крупный град, и нет возможности подняться под его ударами; тошнота во всем теле: в руках, ногах, голове — везде. Вспыхнула молния.
Горная болезнь — вещь неприятная, коварная и опасная, но не настолько же. Кому скажешь — засмеют: на пяти-то тысячах, при полной акклиматизации; а то, что — со мной, — не поверят, как не поверит автогонщик, что может нажать на тормоз вместо газа. Конечно, бывает, тошнит, кровь из носа идёт, но всегда ж останавливается. Впрочем, внимание — выход на гребень. Переход со скал на лёд и снег всегда опасен. Хорошо, Славик фирменных кошек не пожалел на гору. Зря только сам не пошёл, променял такую гору на тренерскую дочь — не спортивно. Эх, ободрал уже кошки на скалах, но ничего, при розливе сочтёмся. Кричу:
— Женя, внимательно! Выдай верёвку! Выхожу на гребень!
То, что я увидел с гребня, требовало обсуждения. С юга, со стороны моря, невидимые до этого полмира закрыла чёрная гигантская туча, разделив небо, как добро и зло, на две части. Туча приближалась. Как бы ища поддержки, я повернул голову и посмотрел туда, где внизу застыл ледяной рекой и исчезал в дымке ущелья Безенгийский ледник. Из тучи полыхнуло, ударил гром, и, гулко перекликаясь с ним, посыпалась с окрестных гор на ледник белая пена лавин. Оказаться почти на вершине Джанги-Тау в грозу… Позже Слава с юмором рассказывал, как в базовом лагере (на километр ниже нас), когда началась гроза, он вылез из палатки и поспешил назад: по пуховке с треском побежали голубые огоньки.
Выбирая верёвку через вбитый в снег ледоруб, я думал, что скажет Женя, мастер афоризма. Остальные две связки ещё не подтянулись.
— Выбирай жёстко! — раздался Женькин голос. Вотпоказался он сам. Отдышавшись, задумчиво произнёс: «Здесь вам не равнина…»
— Жень, ветра нет. На вершину пойдём?
— Тебе жить не охота, а я в отпуске, — ответил он и стал готовить верёвку для спуска.
Буря налетела внезапно и страшно, как войско Чингиз-Хана. Горы погасли, как будто выключили свет. Крупный град забарабанил по каске до звона в голове. Одновременно с громом взорвалась невиданная молния, осветив невероятным светом все вокруг. В плечо больно ударил электрический ток. Над гребнем, голодно озираясь, как злой дух, и явно разумная, пролетела сгустившаяся в небольшой шар субстанция с глазами; увидев меня, она под острым углом изменила направление полёта, мгновенно приблизилась и торжествующе ударила меня в лоб. Что-то случилось и с Женькой: он скорчился и уткнулся лицом в снег. Тонко и противно зазвенели ледорубы и крючья. Мы оказались внутри грозы…
Навыки, доведённые до автоматизма, не подвели. Уже пять часов рвёмся вниз, почти не соблюдая правил безопасности. Каждую секунду — ожидание трагедии; вот она ударила над головой огромными раскалёнными металлическими ладонями, но промах: за это мгновенье мы спустились на метр ниже. Все собрались на какой-то скальной полке. В выборе пути трудности нет: молнии бьют так часто, что похоже на затянувшийся взрыв. Включается и выключается яркий день, в короткие промежутки темноты светятся наши зеленовато-голубые марсианские силуэты, светится верёвка, искрит и неустанно звенит железо. Кричать бесполезно, не услышишь сам себя. Кому-то на плечо опустился вспушенный клок зеленой ваты и прилип. Человек отмахнулся от него, как от наваждения, клок оторвался, лениво полетел сквозь бурю и исчез.
Вдруг стало понятно, что самое страшное позади, точнее наверху. Между молниями и громом появились короткие промежутки, стал слышен голос. Несколькосотен метров по вертикали вниз, и мы на леднике; на
