«рейнджроверов». – Взгляните на подъездную дорожку, Грейнджер. Вы видите там снег?
– Нет, мадам.
– Сесил сбивает гостей в отары, как овец, только чтобы показать свою власть!
– Похоже, вы правы, мадам, – голосом, дрожащим от возраста и негодования, согласился водитель, служивший у нее сорок лет.
Довольная тем, что Грейнджер понял и согласился, Оливия Хиберт в бессильной ярости откинулась на спинку мягкого кожаного сиденья. Как все, кто знал ее брата, Оливия была слишком хорошо знакома с внезапными и не слишком приятными причудами Сесила, причудами, которые тот время от времени изобретал по единственной причине – навязать свою волю людям, считавшимся ему ровней, и этим еще и еще раз доказать, что он по-прежнему выше их всех.
– Поверить не могу, что люди все еще мирятся с наглым поведением восьмидесятилетнего сноба, – горько вздохнула она. – Просто удивительно, как это они не повернутся и не уедут домой, увидев, что дорожка совершенно чиста!
Говоря это, Оливия немного кривила душой, поскольку прекрасно сознавала, почему гости Сесила готовы мириться с сегодняшними бессмысленными неудобствами. Во-первых, Сесил широко занимался благотворительностью, на которую тратил десятки миллионов долларов. И, во-вторых, они собрались не столько, чтобы отпраздновать вместе с ним его восьмидесятилетие, сколько пережить событие, омраченное исчезновением любимого внука – тридцатишестилетнего Уильяма.
– В довершение всего сегодня вечером он еще и беззастенчиво использует людское сочувствие. Вот чем он занимается, – прошипела Оливия, когда «ролле» остановился перед домом, где запоздавшие гости все еще выходили из «рейнджроверов».
Грейнджер не ответил, экономя силы для утомительного путешествия вокруг машины к задней дверце, которую полагалось распахнуть для пассажирки. Сгорбленные под тяжестью лет плечи бедняги, искореженные артритом позвоночник и колени вызывали искреннюю жалость. Тонкие прядки серебряных волос выбивались из-под черного водительского кепи, а тощая фигурка буквально утопала в черном пальто, ставшем за последнее время слишком просторным для старичка.
С усилием открыв дверцу, он протянул изуродованную ревматизмом руку, чтобы помочь даме выйти. Оливия вложила в нее затянутые в перчатку пальцы.
– Пожалуй, нужно отдать ваше пальто в переделку, – заметила она, потянувшись к своей трости. – Это для вас немного велико.
– Мне очень жаль, мадам.
Сжимая трость правой рукой, и вцепившись левой в рукав его пальто, Оливия позволила старику медленно вести ее к двери, где в освещенном проеме уже ждал дворецкий Сесила.
– И попытайтесь больше есть, Грейнджер. Одежда в наше время обходится не меньше, чем когда-то новая машина.
– Да, мадам.
Старики с трудом одолели три каменные ступени крыльца, и Грейнджер, слегка задыхаясь, спросил:
– Как вы дадите мне знать, когда пожелаете уехать?
Оливия мигом остановилась, словно оцепенев, и свирепо уставилась на него.
– Даже не думайте двинуться с места! – предупредила она. – Мы, по крайней мере, не собираемся потакать капризам мелочного тирана! Припаркуйтесь вон там, под крытыми въездными воротами!
Услышав это, дворецкий протянул руку, чтобы помочь ей снять пальто, и преспокойно попытался отменить приказ.
– Ваша машина должна ждать за воротами, а не в каком-то другом месте, – дерзко сообщил он, когда Грейнджер повернулся и принялся с трудом спускаться вниз. – Пожалуйста, велите вашему водителю...
– И не подумаю! – оборвала она и, почти швырнув ему трость, сама сняла пальто.
Дворецкий чуть поежился под ее уничтожающим взглядом.
– Грейнджер!
Грейнджер, застрявший на второй ступеньке, обернулся и уставился на хозяйку, вопросительно подняв белоснежные брови.
– Повторяю, встаньте под крытыми воротами, и если кто-то посмеет приблизиться к вам, разрешаю сбить его машиной, – отчеканила она и, явно довольная собой, удостоила дворецкого ледяной улыбки. – Кстати, там стоит черный иностранный спортивный автомобиль. Кому он принадлежит?
– Мистеру Митчелу Уайатту, – пояснил дворецкий.
– Я так и знала, – злорадно процедила Оливия, сунув пальто дворецкому и одновременно выхватывая у него трость. – Вижу, он тоже не желает подчиняться капризам старого тирана.
Гордо тряхнув головой, она тяжело оперлась о трость и побрела по неровному, выложенному сланцевыми плитами фойе на звуки голосов, несущихся из гостиной.
– Мистер Сесил велел вам подождать его в кабинете, – бросил ей в спину дворецкий.
Но, несмотря на внешнюю браваду, Оливии не слишком хотелось оказаться с глазу на глаз со своим грозным братцем. Он обладал поистине дьявольской способностью предвидеть любые попытки сопротивления еще до того, как и в какой форме оно было оказано. Поэтому, вместо того чтобы прямо направиться в кабинет, она свернула налево, к гостиной. Остановившись под арочным входом, она вытянула шею, пытаясь отыскать взглядом союзника: на редкость высокого темноволосого мужчину, который вопреки приказу Сесила тоже припарковал машину в неположенном месте.
В гостиной было полно людей, но Митчела не оказалось ни там, ни в столовой, где гости толпились у ломившихся под тяжестью блюд столов. Она уже собиралась вернуться в гостиную, как Сесил, погруженный в беседу с каким-то человеком, случайно поднял глаза, заметил сестру и воззрился на нее холодным, оценивающим взглядом давнего противника, после чего коротким кивком в сторону кабинета приказал немедленно идти туда. Оливия вызывающе вздернула подбородок, но подчинилась.
Кабинет Сесила был расположен по другой стороне коридора, в глубине дома, за парадной лестницей. Обычно во время нашествия гостей массивные, обшитые панелями двери были плотно закрыты, ограждая кабинет хозяина от любопытных, но сегодня створки были чуть приоткрыты, и оттуда тянулась тонкая полоска желтого света. Сжав ручку двери, Оливия приостановилась передохнуть, расправила уставшие плечи, подняла голову... и оцепенела в изумлении при виде открывшейся ей сцены.
Митчел обнимал жену Уильяма, а голова Кэролайн покоилась на его груди. С руки свисал кружевной носовой платочек.
– Не знаю, сколько еще я смогу продержаться, – всхлипнула она, поднимая лицо. – У меня больше нет сил.
– У нас нет выхода, – спокойно, но с участливыми нотками в голосе ответил он.
Потрясение мгновенно уступило место сочувственному пониманию. Оливия тяжело вздохнула. Бедняжка Кэролайн совсем исхудала и бледна как полотно. Вполне естественно, что ей приходится искать утешение у кого-то из членов семьи, но ее развратник папаша проводит очередной медовый месяц где-то в Европе с пятой женой, а от Сесила ничего не дождешься, кроме сухих наставлений о необходимости быть сильной в тяжкие времена. Четырнадцатилетний сын Кэролайн сам нуждался в материнской поддержке, и Кэролайн изображала при нем храбрую, несгибаемую мать семейства, но самой ей не на кого было опереться... если не считать Митчела.
Привычная благодарность охватила Оливию при мысли о том, что Митчел попал в лоно семьи в тот самый момент, когда от него больше всего требовалось помочь Кэролайн и деду перенести скорбь от утраты мужа и внука. К сожалению, Оливию не покидало ощущение, что будь у Митчела выбор, он не помог бы Сесилу выбраться из горящего дома. Очевидно, у него не было ни малейшего желания поддерживать отношения с родными и их друзьями, и, хуже всего, Оливия была вполне уверена, что он намеревается очень скоро покинуть Чикаго, не предупредив никого, кроме разве Кэролайн.
И Оливия прекрасно его понимала. Уайатты избавились от младенца как от омерзительного комка грязи, случайно запятнавшего их идеальное, безупречно чистое существование. Сама она почти ничего не знала о судьбе нежеланного ребенка Эдварда и ничего не сделала, чтобы ее изменить. Поэтому и воспринимала презрительное отношение Митчела к ней как нечто должное. Но не могла смириться е мыслью о том, что он вот-вот покинет Чикаго. Уж очень она хотела, чтобы он, прежде всего, узнал ее получше и понял, что ей можно довериться. И страстно мечтала, чтобы он перед отъездом назвал ее «тетя Оливия». Хотя бы только
