Qui jaillissaient de lui pour s'y replonger tous.[33] Вот Ганг.
Великий, сквозь леса с неисчислимой растительностью катит он к беспредельному озеру свои медленные волны, горделивый и страшно похожий на голубой лотос неба. [34]
Вот старый Висвамитра в своей лощине стоит годы и, «сохраняя все ту же суровую позу, грезит наподобие бога, который сделан из одного куска, сухого и грубого».
Вот Каин в ярости предрекает верховному Яхве тот день, когда живучая жертва воскреснет и на его «поклонись» гордо ответит:
— Нет.[35]
А вот и «дочь эмира», его любимая Аиша,[36] которая в своем великолепном саду так свободно и так блаженно созревает для страдания и смерти лишь потому, что их украсила для нее мечта загробного и мистического брака.[37]
Глубже, кажется, проник в поэзию Леконта де Лиль другой его научный тезис[38] — единство видов. Да и немудрено. Здесь фантазии поэта был большой простор. Притом же он мог не выходить из своей роли наследственного пантеиста, т. е. художественного продолжателя работы тех безвестных фантастов, которые в течение целых веков населяли мир самыми разнообразными сказками и поверьями, где птицы, деревья и облака думали и говорили, как люди. Поэзия Леконта де Лиль полна этих странных существ, столь разнообразных по виду, — ворон и тигр, ягуар и кондор, слон и колибри, акула и ехидна, но которых, заменяя научный принцип единства зоологических видов, объединяет одна великая меланхолия бытия.
L'ecume de la mer collait sur leurs echines De longs poils qui laissaient les vertebres saillir; Et, quand les flots par bonds les venaient assaillir, Leurs dents blanches claquaient sous leurs rouges babines Devant la lune errante aux livides clartes, Quelle angoisse inconnue, au bord des noires ondes, Faisait pleurer une ame en vos formes immondes? Pourquoi gemissez-vous, spectres epouvantes? Je ne sais; mais, o chiens qui hurlez sur les plages, Apres tant de soleils qui ne reviendront plus, J'entends toujours, du fond de mon passe confus, Le cri desespere de vos douleurs sauvages![39] «Poemes barbares», p. 173. Тезис единства видов был для поэта как бы промежуточной ступенью. Он мог плавно спускаться из лучезарного мира религиозных исканий в ту область глухого отчаяния, которую украшал его единственный идол — статуя Смерти. Культ Смерти у Леконта де Лиль… о нем столько уже говорили и писали… даже более, чем культ — «son appetit de la mort»…[40] Была ли здесь только общая всему живому боязнь умереть, которая так часто прикрывается у нас то умиленным припаданьем к подножью Смерти, то торопливой радостью отсрочки? Или в культе таился упрек скучноограниченной и неоправдавшей себя Мысли, — кто знает?
Но нельзя ли найти для этого своеобразного культа и метафизической основы? Может быть, мысль поэта, измученная маскарадом бытия, думала найти в смерти общение с единственной реальностью и, увы! находила и здесь лишь маску уничтожения (du Neant?).
Как бы то ни было, смерть вызывала у Леконта де Лиль наиболее интимные из его поэм. Обратите внимание, например, на два последних стиха следующих строф:
Oubliez, oubliezi Vos coeurs sont consumes; De sang et de chaleur vos arteres sont vides. O morts, morts bienheureux, en proie aux vers avides, Souvenez-vous plutot de la vie, et dormez! Ah! dans vos lits profonds quand je pourrai descendre, Comme un forcat vieilli qui voit tomber ses fers, Que j'aimerai sentir, libre de maux soufferts, Ce qui fut moi rentrer dans la commune cendre![41] Poemes barbares. Le Vent froid de la Nuit, p. 246. Я не знаю во всей поэзии Леконта де Лиль ничего более своего, пережитого.
Но, может быть, и вообще в поэзии вы не так легко отыщете равнодушие к жизни, более чуждое прозе, чем в следующем сонете:
Toi, dont les yeux erraient, alteres de lumiere, De la couleur divine au contour immortel Et la chaire vivante a la splendeur du ciel, Dors en paix dans la uuit qui scelle ta paupiere. Voir, entendre, sentir? Vent, fumee et poussiere. Aimer? La coupe d'or ne contient que du fiel. Comme un Dieu plein d'ennui qui deserte l'autel, Rentre et disperse-toi dans 1'immense matiere.
