Глава XXIII. Лисьи речи, да волчьи зубы
Глава XXIV. Лотерея невинности
Глава XXV. Жертва вечерняя
Глава XXVI. Фотографическая карточка
Глава XXVII. Вольная пташка начинает
петь под чужую дудку
Глава XXVIII. Рыцари зеленого поля
Глава XXIX. Интимный вечер баронессы
Глава XXX. Пауки и мухи
Глава XXXI. Проект 'общества
петербургских золотопромышленников'
Глава XXXII. Рыба идет в вершу
Глава XXXIII. Золотой песок
Глава XXXIV. Две неприятности и одно утешение
Глава XXXV. Неожиданное объяснение
и еще более неожиданный для гамена исход его
Глава XXXVI. Свадьба старого князя
Глава XXXVII. Все, что накипело
в двадцать три года
Глава XXXVIII. Чуха доведалась, кто ее дочь
Глава XXXIX. Последнее бревно долой с дороги
Глава XL. Чахотка
Глава XLI. Перед концом
Глава XLII. Исповедь
Глава XLIII. Смерть Маши
Глава XLIV. Потешные проводы
Глава XLV. 'Идеже несть болезнь,
ни печаль, ни воздыхание'
Глава XLVI. Как иногда можно ловко
пользоваться современными обстоятельствами
Глава XLVII. За ту и за другую
Глава XLVIII. Результаты признания Зеленькова
Глава XLIX. Сон наяву
Глава L. Что было с Бероевой
Глава LI. Полюбовный расчет
Глава LII. Подземные каналы в Петербурге
Глава LIII. Точно ли коемуждо
воздалось по делом его
Глава LIV. На Владимирку
Глава LV. В море
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ЗАКЛЮЧЕННИКИ
LIX
ХЛЫСТОВКА-СЛАДКОЕДУШКА*
______________
* Последователи хлыстовской секты (жарг.).
К Митрофаниевскому кладбищу с некоторых сторон прилегают обширные огороды, за которыми далеко пойдет уже поле да кое-где мелкий кустарник. Местность вообще смотрит каким-то голым пустырем и отличается вечным безлюдьем. Изредка разве пройдет там какая-нибудь 'капорка-огородница', или сермяга прошагает, да проскрипит телега, нагруженная огородным навозом либо овощью, - и только.
Среди этих огородов уединенно стоят, на далеком расстоянии, две-три избы, которые смотрят чем-то покинутым, пустынным, нежилым. Кажется, как будто они заброшены тут людьми на спокойное разрушение.
В одной из них, отличавшейся тем, что стены ее были, аршина на полтора, со всех сторон весьма плотно окопаны землею, почти никогда не было заметно движения и жизни. Вечером вам не мигнул бы в глаза огонек в ее оконцах; днем вы не отыскали бы около нее живого человека, и только один дымок, вылетавший порой из трубы, заставлял предполагать, что там внутри копошатся какие-то обитатели.
И точно: каждый день на рассвете ползучею, дряхлой походкою медленно выходил из дверей согбенный старец в длинной белой рубахе ниже колен, крестился на восток, отдавая в то же время по поклону на все четыре стороны света, и затем, отворив ставеньки, удалялся во внутрь избы, чтобы точно таким же порядком снова появиться под вечер, когда посумерничает в избе и в воздухе, и затворить ставни до нового рассвета.
Порою появлялась около избы и какая-то пожилая женщина в черном. Справляла она кой-какую хозяйственную работу и, покончив дело, тотчас же удалялась в свою нору.
И эти внешние проявления какой-то таинственной уединенной жизни, среди огородных пустырей, не подвергались ничьим наблюдениям, по той простой причине, что наблюдать там решительно некому.
* * *
В этой избе только и было двое обитателей: Паисий Логиныч - согбенный старец, с маленьким сухощавым лицом, словно бы оно было вылито из желтовато-белого воску, и с большой лысиной, которую обрамляли длинные серебряные и мягкие как шелк волосы, неволнисто падавшие ему на узкие, иссохшие плечи. Одетый в свою обычную длинную и белую рубаху, он напоминал собою скорей катакомбного христианина первых веков, чем человека, принадлежащего нашему времени, и это характерное сходство усиливали в нем его старчески светло-голубые и как бы водянисто-выцветшие глаза бесконечно кроткого, почти детского выражения. Паисию Логинычу шел уже чуть ли не девятый десяток, и, однако, для этих лет, он был еще довольно бодр и телом, и духом.
Сообитательница его звалась Устиньей Самсоновной. Это была женщина лет гораздо за сорок, постная, строгая - таковою по крайней мере представлялась она по внешности, с первого взгляда. Сутуловато- высокая, сухощавая и вечно одетая в черное, с головною повязкой черного же цвета, как обыкновенно носят женщины хлыстовской секты, она казалась более монахиней, чем мирянкою. Оба они - и старец Паисий, и матушка Устинья - принадлежали к таинственно-темному религиозному согласию, которое известно в народе под именем 'хлыстовщины', и оба играли довольно важные роли в местном, петербургском 'корабле' этой секты.
Никогда никто не слыхал от Устиньи Самсоновны блажного, пустячного слова, сказанного зря и на ветер, даже улыбалась она редко; но никогда не случалось с ней и того, чтобы облаять или оборвать человека ни за что, ни про что. Отношения ее с людьми, которых почитала она своими да божьими, то есть близкими к секте, постоянно отличались сановитой радушностью; с посторонними же, особенно с сынами антихристовыми, она была весьма чутко и осторожно сдержанна и никогда не обмолвливалась лишним, не взвешенным словом.
Устинья Самсоновна хотя и была баба фанатически придурковатая, однако знала себе цену и поэтому пользовалась в 'согласии' величайшим уважением: ее постоянно не иначе называли, как 'матушкой' и даже 'пророчицей'. И точно: для местного хлыстовского согласия - как мы уже сказали - она являлась необыкновенно важной и необходимой особой, потому что, живя среди пустынной местности, держала у себя тайную молельню.
Хотя 'верховный гость' Данило Филиппович, явившись на землю, побросал все свои книги, за ненужностью, в Волгу и установил - не иметь книжного научения, а ходить по его преданию и по вдохновениям пророков, однако Устинья Самсоновна была великая начетчица и держала у себя старопечатные книги и кой-какие рукописания некоторых посторонних сект: она любила узнавать, какие иные веры есть на свете и, зная догматы этих иных вер, очень успешно могла диспутировать в пользу веры хлыстовской. Сама она в былое время жила келейницей в скиту у филиппонов, в Ярославской губернии, где и произошла всю книжную премудрость; но потом, ища всем хотением и помышлением своим - которая вера правая? - после долгих шатаний во тьме кромешной, познала наконец веру хлыстовскую и перешла в нее. Это была женщина 'искавшая и обретшая', - женщина, вполне искренно убежденная в избранном догмате и
