его сонное, обнаженное тело, но ему пришлось уступить и он обнял ее; она прижалась своим холодным носом к его шее и заворковала, как голубка, когда его руки коснулись эластика ее тоненьких трусиков. А в это время в Эджвуде Софи положила одну карту на другую короля пик на королеву червей. Немного позже Сильви спросила: - О чем ты думаешь? Оберон только хмыкнул в ответ, он уже оделся и разводил огонь в камине. - Ну, какие у тебя мысли,- повторила Сильви.- У меня их столько, что может получиться целый рассказ. Он понял, что она имела в виду и рассмеялся. - Ах, мысли,- протянул он,- ну да, конечно. Сумасшедшие мысли. Он торопливо развел огонь, небрежно бросая в огонь деревянные щепки и брусочки, лежавшие в ящике. Он хотел, чтобы в спальне поскорее стало тепло и можно было вытащить Сильви из-под одеяла, куда она забиралась, чтобы согреться. Он хотел видеть ее. - Ну вот, сейчас, например,- продолжала она,- я бродила... - Да,- рассеянно отозвался Оберон. - Дети,- говорила она,- совсем маленькие, дюжины, вех размеров и цветов. - Да,- отозвался он. Он тоже видел их.- Лайлек,- вырвалось у него. - Кто? Он покраснел и стал усиленно размешивать угли в камине клюшкой для гольфа, которую специально держали для этой цели. - Так, подружка,- сказал он наконец,- маленькая девочка, воображаемая подружка. Сильви ничего не сказал, только глубоко задумалась, не повернув головы. - А кто еще? - спросила она. Оберон объяснил. В Эджвуде Софи выложила козыря. Ей не хотелось смотреть на карты, но она снова и снова вглядывалась в них в надежде найти потерянного ребенка, отцом которого был Джордж Маус и увидеть свою судьбу, но ничего не видела. Вместо этого она нашла совсем другую девочку, которая не терялась; вернее, не потерялась в настоящий момент, но которую искали. За ней тесными рядами двигались короли и королевы, говоря каждый о своем: Я - Надежда, а я - Горе, я - Безделье, я - Потерянная Любовь. Вооруженные и верхом на лошадях, торжественные и грозные, они пробирались сквозь толпу козырей, но те их не видели; их могла заметить только Софи, которая вглядывалась до боли в глазах, разыскивая принцессу, которую они не могли знать. Но где же Лайлек? Она перевернула следующую карту - на карте был банкет. - Ну, и что же с ней случилось? - спросила Сильви. Огонь в камине разгорелся и в комнате потеплело. - Я же говорил тебе,- ответил Оберон, поднимая полы пальто, чтобы погреть поясницу,- после пикника я уже не видел ее... - Я спрашиваю не о ней, не о той, которую принесли взамен. Я спрашиваю о настоящей девочке, о ребенке. - О,- протянул Оберон. Ему казалось, что он приехал в город давным-давно, может быть, даже несколько веков назад; ему приходилось прикладывать усилия даже для того, чтобы вспомнить Эджвуд; а вспоминать свое детство было все равно, что проводить раскопки Трои. - Я не знаю точно. То есть я хочу сказать, что мне кажется, я никогда не слышал всей этой истории, мне не рассказывали об этом полностью. - И все-таки, что же случилось? - она пошевелилась под простынями, чувствуя, как по телу разливается приятное тепло.- Она умерла? - Не думаю,- ответил Оберон, потрясенный этим предположением. На мгновение он взглянул на эту историю глазами Сильви, и она действительно показалась ему совершенно невероятной. Как могла его семья потерять ребенка? Или если девочка не была потеряна, если все объяснялось проще /например, она умерла или ее удочерили/, почему тогда он не знал об этом? Семья Сильви тоже потеряла нескольких детей, но их всех помнили, обо всех горевали. Если бы он был в состоянии испытывать какие-нибудь чувства в тот момент, то он почувствовал неудовольствие от того, что ничего толком не знает, но все его мысли были направлены на Сильви. А впрочем, теперь это не имело значения. - Ладно, все это не имеет значения сейчас,- сказал он,- давай оставим эту тему. Она сладко зевнула, пытаясь в то же время что-то сказать и рассмеялась. - Я спрашиваю, ты не собираешься возвращаться? - Нет. - Даже после того, как ты найдешь свою судьбу? Он не сказал 'я уже нашел ее', хотя это было бы правдой; он знал это с того самого времени, как они стали любовниками. Стали любовниками, и сразу как по волшебству, лягушки превратились в принцесс. - Ты не хочешь, чтобы я вернулся? - спросил он, сбрасывая пальто и забираясь на кровать. - Я поеду за тобой,- сказала она,- поеду. - Согрелась? - спросил он, стаскивая с нее стеганое одеяло. - Эй, что ты делаешь? - Уже тепло,- сказал он, нежно покусывая шею и плечи, причмокивая и чавкая, как людоед. Это было ее тепло, теплое, живое тело. Он так прижался к ней, как будто его длинное тело могло поглотить всю ее целиком, медленно вбирая в себя кусочек за кусочком и растягивая до бесконечности это удовольствие. Он преклонялся перед ее наготой, это был настоящий праздник, пир, банкет. Она наблюдала за ним с изумлением и удивлением, она чувствовала, как он проникает в нее, а она заполняет его опустошенное сердце; они вдвоем побрели в одном направлении, в одно королевство /позже они говорили о своих ощущениях и сравнивали места, где они побывали и обнаружили, что все было одинаковым/, в королевство, куда, как думал Оберон, их повела Лайлек; они брели вдвоем, не шли, а именно брели, как бы двигаясь по выпуклой поверхности, поросшей сорняками, в бесконечную даль. Они шли в место, которое как две капли воды было похоже на то, где сидела в Эджвуде Софи, размышляя над козырем, который назывался Банкет. На картинке был изображен длинный стол, покрытый льняной скатертью; его ножки были похожи на корни деревьев - изогнутые и узловатые; вдоль стен симметрично расположились высокие канделябры, а вокруг стола было множество пустых стульев.
