– Ты просила не больше, чем полагалось тебе по праву, – отозвалась Жюстина. Любовник Анриетты полгода назад бросил ее ради молоденькой пассии – никакими утешениями и сочувствием нельзя было загладить такое оскорбление.
– Подумать только, на какое ничтожество меня променяли! – воскликнула Анриетта и пожала плечами. – Ох уж эти мне англичане! Господь создал их только для англичанок, бездушных и безжизненных!
Жюстина благоразумно оставила свое мнение при себе. Она подозревала, что именно артистическая натура Анриетты отпугнула виконта. Анриетта не упускала случая сыграть главную роль в мелодраме жизни собственной постановки. Но пристрастие француженки к драмам не встретило понимания в Англии. Англичане неизменно смущались, столкнувшись с пламенной страстью со стороны женщины. Когда же Англия вновь ввязалась в войну с Францией, любовницы-француженки окончательно вышли из моды.
– Так что же нам делать?
– Отдать дьяволу его долю, – ответила Анриетта.
Внезапно в голове Жюстины промелькнула леденящая душу мысль.
– Не хочешь ли ты сказать, что одной из нас следует уступить месье де Вальми?
– Ни за что! Уж лучше долговая тюрьма! – убежденно выпалила Анриетта.
В обмен на все деньги сестер и половину их драгоценностей загадочный месье де Вальми помог им покинуть залитый кровью Париж в 1791 году. В то время его помощь сестры сочли манной небесной. Но оказавшись в Лондоне, они узнали, что в обществе эмигрантов о месье де Вальми упоминают лишь испуганным шепотом. Поговаривали, будто он принадлежал к числу молодых радикалов, порвавших со своими аристократическими семействами, чтобы присоединиться к санкюлотам в первые дни революции. Когда же революция превратилась в кровавую бойню, де Вальми начал вести двойную игру: за щедрую мзду тайком помогал аристократам бежать из страны, а чтобы завоевать признание республики, продавал других аристократов черни. Шептались, будто ни то ни другое занятие не имеет для де Вальми ни малейшего значения. Когда фортуна изменила революции и мятежники принялись уничтожать друг друга, де Вальми прибыл в Англию. Доказать справедливость слухов о нем было невозможно, а те, кто мог это сделать, не осмеливались и пикнуть. Де Вальми слыл опасным хищником. Казалось, он знает наперечет все чужие тайны, в том числе и тайны сестер Фокан.
Миссис Селдон, костлявая престарелая экономка в перепачканном переднике и уныло обвисшем чепце, вошла в гостиную и с бесцеремонным стуком опустила на стол поднос. Китайский фарфор жалобно зазвенел.
Сестры обратили на экономку не больше внимания, чем на свист ветра в дымоходе. Они принадлежали к миру, где к слугам относились как к мебели: без них не обойтись, но когда необходимость в них отпадала, их равнодушно игнорировали.
Когда экономка ушла, Жюстина прижала ко лбу носовой платок, распространяющий аромат лилий. Жертва частых мигреней, она давно жаждала хинных пилюль с имбирем, которые принимала в качестве старого, испытанного средства от своего недуга. Она не сразу заметила, что Анриетта наливает в чашку янтарную жидкость.
– Опять чай? Ведь кухарке известно, что я терпеть не могу эти помои! Почему к ужину больше не подают вина?
– У нас остался только чай, – возразила Анриетта. – Виноторговец отказал нам в кредите – до тех пор, пока мы не оплатим хотя бы несколько счетов. Я пыталась объяснить, что смысл кредита состоит как раз в том, чтобы не приходилось каждый раз платить. Разумеется, подобные тонкости в Англии неведомы.
Протянув руку, Жюстина сняла крышку с блюда и в отвращении сморщила носик, увидев опостылевший жидкий луковый суп с черствым хлебом, которым сестры питались уже две недели.
– Как я мечтаю о карпе, тушенном в вине с луком, зеленью и маслом!
– Тебе ничего не стоит заполучить его, – безжалостно ответила Анриетта, но вовремя уловила странное выражение, мелькнувшее на лице сестры. – Ты ничего не хочешь мне сказать?
Под пристальным взглядом сестры Жюстина порозовела.
– Совестно признаться, но я… да, сегодня утром я попыталась выманить лосося у приказчика из рыбной лавки!
– Жюстина!
Старшая сестра встряхнула тщательно расчесанными белокурыми локонами. Она признавалась всего в двух слабостях: любви к азартным играм и кокетству с юношами.
– Да, да, клянусь тебе! Он был сущим херувимом – высоким, стройным, с темными кудрями и розовыми губами. Я хотела позволить ему лишь маленькую вольность, но он убежал, едва я попыталась заключить его в объятия. Увы, рыбу он унес с собой!
– Господи! Напрасно ты изменила своим принципам – не беда, что мы умираем с голоду, – покачала головой Анриетта. – Тебе доводилось обнимать принцев! Какая жалость, что тебе приходится расточать ласки каким-то приказчикам из рыбных лавок!
– Мне казалось, свежий лосось стоит такой ничтожной жертвы, – попыталась оправдаться Жюстина. – В конце концов, прошло столько времени с тех пор, как в последний раз красавец юноша прижимал меня к груди и осыпал поцелуями!
– Если быть точными, в последний раз это случилось два месяца назад – в тот день, когда ты проиграла в фараон последние сбережения. Мама всегда говорила нам:
Жюстина и не подумала устыдиться – она считала «маленькую слабость», как она предпочитала именовать свою склонность к юным возлюбленным, естественной чертой широкой натуры, правда, с каждым годом все чаще замечала, что поклонников привлекают не столько ее прелести, сколько деньги. Ни один из воздыхателей ни разу не посетил Жюстину с тех пор, как пронесся слух о ее роковом проигрыше за карточным столом.
Впрочем, Жюстина, давно овладевшая искусством обращать обвиняющий перст на кого угодно, только не на саму себя, без излишних церемоний заявила:
