Научные фантазии! Никогда они не имели такого распространения, как теперь. Возрос авторитет науки и, пожалуй, упал — искусства. Это имеет отношение к добру и злу. Неверие. Рассуждения об идеалах не трогают, давай просто приключения или факты. Чтобы не напоминали: «Гражданин, ты виноват!»
Люба. Думаю о чем угодно, а в подсознании — все время она. Сегодня должен сказать. Хуже, если узнает сама. Позвонить. Наверное, часов в шесть она сможет прийти ко мне домой. Просто поговорить.
До двух еще есть время. Пойду к Ивану Петровичу. Директор должен знать. Но не хочется говорить. Как человек — будет жалеть, а как директор прикинет: «…уже не работник. Пустые разговоры об окончании работ, обманывает себя…» Нужно. Иду.
«Приемная». Голые ветви царапают по высоким окнам. Секретарь Зинаида Александровна — седая маркиза. Пенсне. Оно придает какую-то особую интеллигентность (начало двадцатого века. Чехов, МХАТ, Станиславский. Потом остались одни роговые очки).
Почтительно здороваюсь. (Уважаю.)
— Иван Петрович у себя?
Какой он величественный, наш директор. Не просто здоровается одаривает. В голосе — то металл, то какое-то воркование, когда хочет создать видимость задушевности.
Сейчас он такой. Сажусь.
Не так просто двадцать лет удержаться директором крупного института. Поднялся на «Павловской волне» в пятидесятом году после очередного похода на «лжеученых». Научные заслуги — почти нуль. Зато исправно действует телефон к начальству.
Брось придираться. В общем, он ничего. Не вредный. Это только видимость такая. Ученый, прошедший определенную школу. Стоит на страже «чистоты» физиологии.
Поговорить о погоде? Или сразу? Как все-таки неважно чувствуешь себя перед власть имущими. Возьмет и разгонит лабораторию после меня. Вполне может.
— Иван Петрович, я должен сообщить вам о своей болезни. Вчера у меня обнаружили лейкемию, лейкоз.
Округлил глаза. Возраст, страдает стенокардией — смерть для него вполне реальная штука.
— Это… точно? Вы были у гематологов?
— Да, Давид Портной — мой приятель.
— И что же он сказал?
— Ничего. Назвал цифру.
Сидит, задумался. Стал просто старым человеком, у которого часто прихватывает сердце, а у него семья, внуки.
Проснулся. Снова стал директором. Немало людей приходит к нему со своими несчастьями. Вынуждены приходить.
— Нужно лечиться, Иван Николаевич. Лечь в больницу, поехать в Москву в институт гематологии. Я бы мог помочь через обком.
— Спасибо, Иван Петрович. Я не могу сейчас лечь в больницу. Да и нужды пока в этом нет. Давид будет меня лечить амбулаторно.
— Напрасно вы так пренебрегаете здоровьем.
Наверное, ему самому противно произносить такие фразы. А мне противно слушать.
— Нет, что вы! Я буду исправно принимать все, что нужно. Но вы же знаете, что результат-то один.
Протестующий жест. Защищается от жалоб обреченного человека. Злюсь: «Дать бы тебе!» Почему? Это естественно. Все избегают боли.
— Иван Петрович, я пришел к вам не за утешением. Дело в том, что до конца мне нужно закончить работу, и в этом нужна ваша помощь. Вы знаете, что совместно с Институтом кибернетики мы создаем электронную установку, которая будет моделировать организм при острых патологических состояниях. Она нужна врачам.
Удивленно поднимает плечи. Дескать, «брось красивые фразы». Это верно. Последние слова о врачах режут ухо. Не буду его убеждать. Зайдем с другого боку.
— Эта тема вошла в союзный план научных работ. Кроме того, она обещает очень эффективный выход в практику.
«Внедрение в практику» — больное место теоретических институтов. И, конечно, их директоров. Должен клюнуть. Задумался. Или сделал вид.
— Да, я вас понимаю. Для ученого наука — самое главное в жизни.
Для тебя, например, главное — покрасоваться. Удовлетворить свое стремление к сласти. А может быть, он искренне воображает, что двигает науку? Каждый человек считает себя хорошим и важным. Неужели каждый?
Наступать.
— Мне нужна комната для того, чтобы приступить к монтажу машины. Нужно три ставки научных сотрудников, чтобы взять на них математиков. И еще техники — человека три-четыре. В отделе кадров сказали, что у вас есть вакансии.
— Но они предназначались для другого…
— Мне нужно на год. Потом заберете их обратно.
Не может же он отказать человеку в моем положении? Отказать — нет, но пообещать и не выполнить — вполне. Есть такие приемы у начальства.
— Хорошо, я вам дам этих лиц. На год. Только, может быть, не сразу.
Начинаются оговорки. Настаивать.
— Я вас очень прошу, Иван Петрович, сделать это теперь же. Вы понимаете, что «не сразу» для меня не подходит. У нас уме есть кандидаты.
— Ладно, пусть они подают заявления.
— А комната?
— Будет и комната. Только вы, пожалуйста, не перегружайтесь чрезмерно. Лечение прежде всего.
— Ну, конечно. Я вам очень, очень благодарен. До свидания.
— Будьте здоровы.
Сам понял, что неудачно сказал. Вышел из-за стола и провожает до дверей, смущенный. А я лицемер: «Очень, очень благодарен». Наверное, это эффектно выглядит: ученый, думающий только о науке. На самом деле совсем не так: просто я не могу иначе. Продолжать работать — самый легкий выход. На людях и смерть красна. Неплохо придумали люди.
Иду и думаю… Пришел в кабинет. Посидеть. Удобное кресло. Смотрю в окно: серое небо, редкие снежинки.
Много ли еще таких директоров, как наш? В науке ничто, а командует учеными. Нелепо. Какую линию он может проводить? Какие идеи? Каждая лаборатория работает, как может, средства и штаты он распределяет по принципу: кто больше вырвет. Эффект — от числа печатных работ и диссертаций. А ценность их? Неважно.
Ну, есть еще один принцип планирования — звонок: «Ты там, Иван Петрович, создай условия товарищу Н., он, видимо, очень талантливый человек. Новатор. Руководство так считает». Значит, какой- нибудь нахал пошел прямо в «дамки» — к самому высшему начальству. Сумел убедить, понравиться. Это же проще, чем доказывать ученым. А тому льстит роль мецената, хотя в данной науке он ничего не понимает. Он и звонит. На несколько лет товарищ Н. обеспечен. Потом, конечно, лопнет…
Не стоит злиться, друг. Этот принцип кончается. И не жалуйся, что обижен. Иван дал тебе лабораторию, потом каждый год увеличивал штаты. Без звонков. Дал, но как? Тоже меценат. Нравилось покровительствовать и при случае ввернуть: «Мы передовые, развиваем кибернетику». Мы пахали.
Бог с ним. Теперь мне это неважно, а думаю еще по-старому. Инерция.
Одно объяснение пережил. Сейчас будет второе. Потом с Любой. Жалко как ее! Почему? Все к лучшему. Кончится ее двойная жизнь. Можно смотреть в глаза детям.
Как ей сказать? «Люба, дорогая, я болен. Я смертельно болен…» Представляю лицо: опустятся уголки губ, четко обозначатся страдальческие морщинки. Станет некрасивой и старой. (Помнишь: «Не хочу стареть!
