останавливаемся на отдых, будем ждать сумерек, сообщи Авдеичу, чтоб не дергался. Услышал в ответ унылое 'вас понял' и выключил рацию. В молчании люди поужинали, даже Кузе не шутилось - так устал, и улеглись в спальные мешки.
Кузя, Кругов и Голошуб быстро уснули, а Пашков долго ворочался, выходил на лед, бродил, смотрел. Не нравился ему этот лед, не начались бы подвижки, начнутся - спасать будет некому... На миг мелькнула малодушная мысль, не поднять ли ребят и не пойти ли обратно, пока не поздно, но показалась она Пашкову такой позорной, что он даже оглянулся, уж не подслушал ли кто ее. Ничего не скажешь, достойное завершение полярной карьеры - бросить людей в беде, было бы что внукам рассказывать! Кулебякину, если то был он, куда труднее пришлось - протопал в поземку от острова до острова. По шее бы ему накостылять, что записки не оставил, сукин сын! И Мишка молодец, хотя и поломал самолет; поломка -- пустяк, починить можно, а на таких поступках люди растут, глядишь - и никудышный Блинков-младший станет человеком. Только письмо - это у него от молодости, не письмо, а завещание...
И тут Пашков вспомнил, что хотел, да не оставил в сейфе для жены записку: 'Если что, на материк не вези, схорони на Домашнем'. Ну и хорошо, что не оставил, нечего судьбу искушать, нам туда еще рано, в жизни кое-что нужно сделать. И прежде всего, решил Пашков, выспаться, иной раз бывает, что пятнадцать последних километров за трое суток не пройдешь.
С этой мыслью он полез в кузов, забрался в мешок и уснул. И снился ему полярный сон: медведи, пурга и торосы, одинокий каменистый остров и стелы, обдуваемые всеми ветрами земной макушки...
* * *
Проснулся Пашков от щекочущего ноздри аромата кофе,
- Семка под вездеходом ковырялся, - рассказывал Кузя, - я на крыле монтировал зеркало заднего обзора, а Валерка Орешкин, наш повар, тащил из камбуза ведро с помоями. Дизельная рядом, гремит, ничего не слышу, но вижу у Валерки глаза шарами, пасть открыта, значит, думаю, орет. Оборачиваюсь медведь меня изучает, с какого боку начать! Я в него плоскогубцы и прыг в кабину, а он их обнюхал, признал несъедобными и направился к Валерке, от которого пахло жареной рыбой. Валерка козлом сиганул в дом, мишка очень удивился и тут заметил, что валенки из-под вездехода торчат. Дернул за один, а Семка ему валенком в морду; 'Пошел вон, не мешай!' Мишка обиделся, содрал валенок и стал вытягивать Семку за штаны, а тот озверел и сам подался назад, чтобы набить гаду морду. Значит, подался - и тут увидел лапу. Не поверил, потрогал лапу рукой и так завизжал, что мишка небось до сих пор заикой ходит.
- Это ты визжал! - перебил Кругов. - А я просто на подмогу звал.
- Ага, сейчас вспомню... - Кузя наморщил нос и изобразил работу мысли. - Вспомнил: 'Товарищи! - это не визжал, а вежливо говорил Семка. - У кого есть время, дайте мишке веником по заду, чтоб не приставал к занятому человеку'. Так?
- Ах, чтоб ты лопнул, - пожелал Кругов. - Вот брехун!
- А что дальше? - теребил Голошуб.
- Валерка выскочил с мелкашкой, открыл прицельный огонь по мишкиным окорокам, и тот нарезал винта в торосы - между прочим, с Семкиным валенком, не знаю, как он там в одном ходит, второго-то снять не успел. С тех пор Семка валенки к ногам проволокой прикручивает, на всех медведей не напасешься.
- Опять врешь, - сердито сказал Крутов. - Смотри, никакой проволоки.
- Вот Зозуля приедет, он вам за тот прицельный огонь выдаст, - подал голос Пашков, выбираясь из мешка. - Налей кофе, Семен.
- Какой такой Зозуля? - спросил Голошуб.
- Медвежий Айболит, - пояснил Кузя. - Специально приезжает клизмы медведям ставить.
- Тоже развлечение нашли, - ворчал Пашков, прихлебывая кофе. - Пуля из мелкашки жалит, особого как будто вреда не наносит, а потом вокруг нее нагноение, и медведь от боли бесится. Увижу баловство с мелкашкой - полярную надбавку срежу, усвоили? Разгонять моторы пора, сумерки на подходе.
За ночь вокруг машины намело, но в метель поземка не перешла, и видимость для движения оставалась сносная. Сумерки длились недолго, всего лишь часа полтора, однако шесть-семь километров за это время сделали. Голос Блинкова звучал все отчетливее и оптимистичнее: погода налаживается, облачность поднимается, и в любой момент ребята готовы устроить из ракет фейерверк.
Так что за направление Пашков был спокоен.
Но и только. Дальше снова пошел сильно торошенный лед, и двигаться по нему приходилось 'шахматным конем', зигзагами, а постоянные промеры отнимали и силы и время. А часа два и вовсе не двигались, так как началась 'белая мгла', или 'уайт аут', как изящно по-английски называл ее Кузя, донельзя искажавшая очертания рельефа: впереди вроде бы высоченный пик, а подъезжаешь - полуметровый ропачок, какое-то дьявольское наваждение, гигантская, размером с ископаемого птеродактиля птица, а это обыкновенная чайка... Опасная своим жульничеством штука - 'белая мгла'; уж если обязательно нужно двигаться, то пусть лучше будет поземка или даже лютый мороз: все честно, и никакого обмана.
А потом 'белая мгла' исчезла так же неожиданно, как появилась, и фары высветили широкое и ровное поле многолетнего пакового льда. 'Вот так бы и до конца! - развеселился Кузя, переходя на вторую передачу, - а то ползем как черепахи'.
Лед и в самом деле оказался превосходный, промеры стали делать реже и то для порядка, и Пашковым вновь овладела уверенность, что поход закончится благополучно. План у него созревал такой. Пока Голошуб будет заниматься сваркой и приводить в порядок шасси, оба вездехода обшарят острова и найдут потерпевших аварию. Если среди них есть сильно пострадавшие, торопиться не надо: медикаментов он везет целый ящик, а первую помощь медсестра Горюнова оказать сумеет. Пока люди подкармливаются и приходят в себя, на припае можно будет расчистить подходящую взлетно-посадочную полосу, получше, чем на Медвежьем. Ну а не будет погоды, можно и переждать, продовольствия и одежды на вездеходах навалом.
И капканы на песцов поставим, совсем уж успокоено думал Пашков, хотя лучше бы это сделать недельки через две-три, а то попадутся 'синяки', зверьки помета нынешнего года, еще не совсем вылинявшие. Пашков заулыбался, вспомнив, как однажды Клава напросилась вместе с ним проверять капканы и возмущалась, глядя, как мужики кончают попавшихся песцов - очень ей было их жалко. 'Если бы все женщины знали, как добывается этот мех, они устроили бы вам бойкот!' И из принципа отказалась от своей роскошной песцовой шапки кажется, на целых две недели...
- Нерпа! - выкрикнул Пашков.
Нерпа на льду - что дорожный знак: 'Внимание, лед слабый!'
Кузя тоже увидел нерпу и резко затормозил, но было поздно: лед под гусеницами хрустнул, и вездеход плюхнулся в хитро замаскированную полынью.
* * *
Проваливаясь, вездеход окунается сразу по самый верх, а потом быстро всплывает по ватерлинию - это в самом лучшем случае, о котором долго вспоминают, качают головами и обязательно восклицают что-то вроде: 'Ну и везунчики, в сорочках родились, ребята!'
Чаще всего случаются три варианта.
Первый: наплывшая льдина ударяет по лобовому стеклу и расплющивает водителя и пассажира, если они не нагнутся. Это не самый плохой вариант, ибо смерть будет мгновенной.
Второй вариант куда хуже: наплывшая льдина толщиной больше десяти сантиметров накрывает кабину сверху. В этом случае вездеход всплыть не может, и люди погибают; что там с ними происходит, еще никто никогда не рассказывал.
Третий: если толщина льдины меньше десяти сантиметров, то вездеход, всплывая, пробьет ее и все дальнейшее будет зависеть от самообладания людей, так как запас плавучести у вездехода достаточный.
Случилось так, что на долю Пашкова и Кузи выдал именно счастливый третий вариант. Все произошло в считанные секунды: не успел еще Кругов подбежать к месту происшествия, как вездеход уже всплыл и покачивался на воде, быстро, на глазах, покрываясь изморозью. На крыше кабины открылся люк и из него по пояс высунулся Кузя.
- Чего ворон ловишь? -- заорал он на Крутова. - Трос заводи!
Кузя исчез в кабине и стал отрабатывать задний ход, пока не приблизился к краю полыньи. Потом из другого люка вылез и тяжело прыгнул на лед Пашков,
