непосредственное обращение к жанру сказки и к другим аналогичным формам и образам художественного воссоздания мира опять-таки, на мой взгляд, естественный этап, в какой-то мере возрождающий в новых условиях путь, ясно обозначившийся еще в русской классической литературе.
Ведь и сам Пришвин видел в 'сказке' не цель, но необходимый этап движения к новым синтетическим формам реалистической правды.
'Кончается сказка - начинается дело' - таков вечный 'кругооборот' литературного движения. Естественно, одна фантастика, даже и народная, не способна заменить собою всего многообразия художественных возможностей реализма. Но та фантастика, которая заставляет 'медного истукана' гнаться 'по гулкой мостовой' за безумным Евгением в 'Медном всаднике'; тот реально-сказочный полет России- 'птицы-тройки', который мы наблюдаем в 'Мертвых душах' Гоголя; та символическая фантастика 'Легенды о великом инквизиторе', с которой мы сталкиваемся в 'Братьях Карамазовых' Достоевского; те формы фантастики, тайны которой почти утеряны нашей сегодняшней литературой, могут и должны быть ею же возрождены к новой жизни. Ибо без них реализм обеднен, бескрыл, лишен вольного полета художественного сознания.
И мы знаем - реализму дано подниматься к тем классическим вершинам, на которых и рождается только, говоря словами Гоголя, то 'неслыханное чудо', когда вдруг становится 'видно далеко во все концы света'.
