в десятом классе.
Поэтому, рассказав своим сыновьям, Васе и Димке, про то, как ему приходилось выбирать между отцом и матерью, Писарев посоветовал: 'Вы, парни, говорите то, что думаете; это верно, что из молчунов получаются изменники чаще, чем из тех, кто костит все направо и налево, но все-таки, прежде чем произносить слово правды, проведите языком по нёбу раза три-четыре'.
Вася, старший, студент уже, посмотрел на младшего брата (они тогда сидели втроем в кафе-мороженом, это у них был воскресный ритуал с тех пор, как Писарев расстался с Лидой, их матерью, и жил отдельно, сняв однокомнатную квартиру у Потапчука, уехавшего в загранкомандировку на три года) и сказал: 'Нам тоже трудно выбирать, па'.
Писарев хотел ответить, что не он в этом виноват, но потом сказал себе, что и он виноват, поэтому промолчал и, чувствуя, что выглядит в глазах сыновей жалким, начал делать: жесты официантке; та подошла быстро, узнав, видимо, его по недавнему телеспектаклю, и он стал излишне экзальтированно выспрашивать ее про какое-то особое ассорти, и тогда Вася положил свою крепкую ладонь на его колено и сказал: 'Па, ты только не сердись, ладно.?'
...Назаров придвинул к себе маленький блокнот, лежавший возле телефона, раскрыл его, достал ручку, приготовился записывать; на часы больше не смотрел.
- Мы хотели бы, - продолжил Писарев, - во-первых, сделать представление, очень красочное, некий мюзикл, 'Министерство сердечности'... О том, как важно нам всем жить с открытой душой, как горько, когда сердечность исчезает из человеческого общения...
- Хорошая мысль, - отметив что-то в своем блокнотике, улыбнулся Назаров, только за создание нового министерства вас не похвалят, и так их слишком у нас много, нарушать намерены принцип режима экономии?
- 'Центр сердечности' - еще хуже, - возразил увлеченно Писарев. - Вроде как 'онкологический центр'...
- Ну, это не мне решать, а вам, я только высказываю соображение; повторяю: идея хорошая, добрая, я 'за'.
- Второе представление, над которым мы много думали, называется пока что условно: 'Урок политеса'. Я, знаете, до сих пор не могу себе простить, что в букинистический сдал книгу 'Правила хорошего тона'... Студент был, денег не хватало на билет, ехали на море нашей коммуной отдыхать...
- Я помню это издание, - откинувшись на спинку стула, сказал Назаров. - Мы изучали эстетику, и наш профессор советовал нам посмотреть именно эту книгу. Мы тогда, - усмехнулся он, - должны были как раздраконить этот хороший тон... Крутые были времена, что поделаешь... Тема тоже интересна, нравится мне все это... Я только не очень представляю, как урок политеса можно сделать зрелищем... Если нет интриги, будут ли смотреть? Впрочем, это опять-таки ваша забота, вы художники, вам и решать...
- Это будет очень сюжетно, Станислав Федорович, поверьте, я не умею рассказывать замысел, мне легче показать на сцене, с музыкой, кинопроекцией; зрелище, особенно массовое, всегда сюжетно.
- Уговорили, - легко и тактично поторопил Назаров, - согласен.
- У нас множество планов, - зачастил Писарев, но, вовремя спохватившись, провел языком по нёбу два раза и, кашлянув, заключил: - Политес не в том, чтобы соблюдать внешние правила хорошего тона, это мелко; политес - если хотите - можно также подтвердить неким учреждением типа 'Министерство красоты'... - но, угадав смешинку в глазах Назарова за мгновение перед тем, как она вспыхнула, легко отыграл:-Штатное расписание, как понимаю, горплан нам не утвердит, так что поищем варианты. И наконец, последнее из того, что мы считаем первоочередным, столь же важным, как и первые две задумки: спектакль под названием 'Вехи'...
- Название не годится, наши горячие головы вас обвинят в 'смене вех' и во всем таком прочем! И так многих подкусываете в ваших постановках, думаете, мало у вас врагов из числа перестраховщиков?
- Но это же вехи нашей истории, Станислав Федорович!
- Назовите 'этапы'. Или 'часы'. 'Звездные часы', наконец; никто не упрекнет вас в подражании Цвейгу.
- Еще как упрекнут...
- Опять-таки я высказал свою точку зрения, вы вправе не согласиться со мною, Александр Игоревич... В конечном счете это вопрос формы... Какие периоды истории намерены осветить?
- Начиная с Киевской Руси через Александра Невского к Дмитрию Донскому, Иван Калита, Грозный, смута, Петр Великий, Радищев, декабристы, Пушкин, 'Народная воля', Ленин, революция, борьба с нацизмом, космос, БАМ.
- Думаете уместить в одно представление?
- Нет, мы хотим попробовать сделать спектакль, который бы распадался на три представления, вроде бы трехсерийный, на три вечера.
- Любопытно... Вы никак не тронете проблему борьбы за мир?
Писарев неожиданно для себя заскользил локтями к Назарову и чуть не выкрикнул:
- Так вот ведь и название, Станислав Федорович! Для всего предприятия! 'Концепция мира!' Разве нет?!
- Здорово, - согласился Назаров, - просто здорово.
Он снял трубку телефона, предварительно нажав одну из кнопочек на столе, видимо, включился в сеть, - набрал номер и сказал:
- Кирилл Владимирович, добрый день... У меня в гостях Александр Игоревич Писарев... Да... Именно по поводу его письма. У него очень, с моей точки зрения, интересная идея с созданием нового театра массовых зрелищ... Кто у нас этим занимается? Кто? - Назаров быстро пометил что-то в своем блокноте. Очень хорошо. Вот вы его и попросите подготовить решение, а письмо товарища Писарева я перешлю вам. Хорошо... Да нет, еще не выносили... Просто-напросто плохо проработано, поверхностно... Как бы сказал Александр Игоревич, бессердечно... Да... Пусть посмотрят еще раз, тогда и примем решение... Хорошо, спасибо...
Он положил трубку на рычаг; лицо его чуть расслабилось, потеплело, когда он увидел сияющие глаза Писарева, хотел что-то сказать, но в это время раздался звонок.
- Если б не мог отключаться, - заметил он, снимая трубку, - о работе не было б и речи, звонки, как в справочном бюро.
Глянув еще раз на часы, он сказал:
- Слушаю...
Прикрыл трубку ладонью, извиняясь шепнул:
- Дочка...
Писарев удивился той перемене, которая произошла в лице Назарова: крепко рубленные морщины разошлись, отчего стало заметно, как он стар, - мелкие, сетчатые морщинки на висках, запавшие, усталые глаза, цыплячьи, от постоянного напряжения, продольные складочки на шее.
- Да, Ариночка, да, маленькая... Нет, нет, минуты две у меня есть... Да что ты говоришь?! Ну, поздравляю тебя... Только осторожно, Аришка... Ну, об этом мы еще поговорим. Мы с мамой ждем тебя сегодня. До свидания, Арина.
Он положил трубку, выключил аппарат из сети:
- У Арины очередь на 'Жигули' подошла, вчера купила, сейчас номер дали. Она у меня хоть молоденькая совсем, но послезавтра защищается, бытовая химия, чертовски интересно и нужно... Так вот, Александр Игоревич, вашим вопросом, как вы слышали, займется мой коллега, зовут его Кирилл Владимирович... Возьмите у Аллы Лукиничны - она нас кофе угощала, мой секретарь, мы вместе уж двадцать лет как работаем - номер его телефона и позвоните к нему сразу же, быка надо брать за рога, наше дело чиновное, закрутят по совещаниям, не ровен час забудет. И приглашайте на премьеру.
...В приемной было полно народу.
Алла Лукинична покачала головой:
- Говорили, что на десять минут... Все вы такие, режиссеры да артисты...
Она пропустила к Назарову трех человек из горснаба, успокоила ожидающих, что Станислав Федорович всех примет до обеда, потом обернулась к Писареву:
- Ну, все хорошо?
- По-моему, замечательно, - ответил он. - Просто-таки лучше и быть не может. Станислав Федорович велел мне от вас позвонить Кириллу Владимировичу...
- Звоните, - ответила секретарь, - вот по крайнему телефону, это наш местный, прямой, три пятнадцать.
Кирилл Владимирович звонку Писарева обрадовался, спросил о здоровье, планах, посетовал на сумасшедшую погоду и сказал, что через пару дней с Писаревым свяжутся, когда проект решения о создании нового зрелища обретет форму приказа.
...Готовить приказ по театру было поручено не кому-нибудь, а Василию Викторовичу Грущину, который знал Писарева с институтских еще времен; режиссер из него не вышел, он поначалу работал в кинофикации, потом начал пописывать о театре; защитил диссертацию и, наконец, осел в управлении в должности главного консультанта... 2
Труппа репетировала в бывшем складе: начальник отдела нежилых помещений района Трофим Германович Лаптев оказался тем юным 'спецом' по кличке Трюфель, который жил до войны в одной квартире с Писаревым; те занимали комнату возле ванной, а родители Трюфеля получили чулан возле кухни.
Трюфель был на девять лет старше Писарева и учился в военной 'спецухе' возле Бородинского моста; носил клеши и гимнастерку с узенькими погончиками. Ребята преклонялись перед ним; в сорок третьем он ушел на фронт, семнадцатилетним; прощаясь, подарил пацанам кисет с махоркой и три пакетика папиросной бумаги; вернулся - капитаном уже - в сорок пятом, отправляясь на Дальний Восток громить японцев.
Сане Писареву тогда жилось тяжко, мать работала посудомойкой в эвакогоспитале, спасало то, что главврач позволял брать о кухни пюре и капусту в судке; Лаптев пришел к ним в комнату и, взъерошив Саньке голову, положил на стол трофейную 'лейку' и упаковку шоколада.
- Перебьешься, - сказал он, - только счастье бесконечно, а всякое горе свой срок знает.
С тех пор они не виделись.
Когда Писарев, взяв двух актрис, много снимавшихся в кино, и композитора, песни которого знают и любят, пришел на прием просить хоть какое-нибудь помещение в аренду для его труппы, Лаптев, щуря маленькие, слезящиеся, прозрачно-голубые глаза-буравчики (глянет - как прошьет, поэтому глаза поднимал редко,
