– Где этот подлец?! У меня от него четверо детей! Я его двенадцатый год разыскиваю с исполнительным листом!
Ей дали телефон и адрес. Она тут же села звонить в милицию.
В Ленинград приехал Марк Шагал. Его повели в театр имени Горького. Там его увидел в зале художник Ковенчук.
Он быстро нарисовал Шагала. В антракте подошел к нему и говорит:
– Этот шарж на вас, Марк Захарович.
Шагал в ответ:
– Не похоже.
Ковенчук:
– А вы поправьте.
Шагал подумал, улыбнулся и ответил:
– Это вам будет слишком дорого стоить.
Драматург Альшиц сидел в лагере. Ухаживал за женщиной из лагадминистрации в чине майора. Готовил вместе с ней какое-то представление. Репетировали они до поздней ночи.
Весь лагерь следил как продвигаются его дела. И вот наступила решающая фаза. Это должно было случиться вечером. Все ждали.
Альшиц явился в барак позже обычного. Ему дали закурить, вскипятили чайник. Потом зэки сели вокруг и говорят:
– Ну, рассказывай.
Альшиц помедлил и голосом опытного рассказчика начал:
– Значит так. Расстегиваю я на гражданине майоре китель…
Как известно, все меняется. Помню, работал я в молодости учеником камнереза (Комбинат ДПИ). И старые работяги мне говорили:
– Сбегай за водкой. Купи бутылок шесть. Останется мелочь – возьми чего-то на закуску. Может, копченой трески. Или еще какого-нибудь говна.
Проходит лет десять. Иду я по улице. Вижу – очередь. Причем от угла Невского и Рубинштейна до самой Фонтанки. Спрашиваю – что, мол, дают?
В ответ раздается:
– Как что? Треску горячего копчения!
У футболиста Ерофеева была жена. Звали ее Нонна. Они часто ссорились. Поговаривали, что Нонна ему изменяет.
Наказывал он жену своеобразно. А именно – ставил ее в дверях. Клал перед собой мяч. А затем разбегался и наносил по жене штрафной удар. Чаще всего Нонна падала без сознания.
Шло какое-то ученое заседание. Выступал Макогоненко. Бялый перебил его:
– Долго не кончать – преимущество мужчины! Мужчины, а не оратора!
Юрий Олеша подписывал договор с филармонией. Договор был составлен традиционно:
«Юрий Карлович Олеша, именуемый в дальнейшем „автор“… Московская государственная филармония, именуемая в дальнейшем „заказчик“… Заключают настоящий договор в том, что автор обязуется…» И так далее.
Олеша сказал:
– Меня такая форма не устраивает.
– Что именно вас не устраивает?
– Меня не устраивает такая форма: "Юрий Карлович Олеша, именуемый в дальнейшем «автор».
– А как же вы хотите?
– Я хочу по-другому.
– Ну так как же?
– Я хочу так: "Юрий Карлович Олеша, именуемый в дальнейшем – «Юра».
Году в тридцать шестом, если не ошибаюсь, умер Ильф. Через некоторое время Петрову дали орден Ленина. По этому случаю была организована вечеринка. Присутствовал Юрий Олеша. Он много выпил и держался несколько по-хамски. Петров обратился к нему:
– Юра! Как ты можешь оскорблять людей?!
В ответ прозвучало:
– А как ты можешь носить орден покойника?!
Моя тетка встретила писателя Косцинского. Он был пьян и небрит. Тетка сказала:
– Кирилл! Как тебе не стыдно?! Косцинский приосанился и ответил:
– Советская власть не заслужила, чтобы я брился!
Шла как-то раз моя тетка по улице. Встретила Зощенко. Для писателя уже наступили тяжелые времена. Зощенко, отвернувшись, быстро прошел мимо.
Тетка догнала его и спрашивает:
– Отчего вы со мной не поздоровались?
Зощенко ответил:
– Извините, я помогаю друзьям не здороваться со мной.
Николай Тихонов был редактором альманаха. Тетка моя была секретарем этого издания. Тихонов попросил ее взять у Бориса Корнилова стихи. Корнилов дать стихи отказался.
– Клал я на вашего Тихонова с прибором, – заявил он.
Тетка вернулась и сообщает главному редактору:
– Корнилов стихов не дает. Клал, говорит, я на вас с ПРОБОРОМ.
– С прибором, – раздраженно исправил Тихонов, – с прибором. Неужели трудно запомнить?!
В двадцатые годы моя покойная тетка была начинающим редактором. И вот она как-то раз бежала по лестнице. И, представьте, неожиданно ударилась головой в живот Алексея Толстого.
– Ого, – сказал Толстой, – а если бы здесь находился глаз?!
Умер Алексей Толстой. Коллеги собрались на похороны. Моя тетка спросила писателя Чумандрина:
– Миша, вы идете на похороны Толстого?
Чумандрин ответил:
– Я так прикинул. Допустим, умер не Толстой, а я, Чумандрин. Явился бы Толстой на мои похороны? Вряд ли. Вот и я не пойду.
Писатель Чумандрин страдал запорами. В своей уборной он повесил транспарант:
«Трудно – не означает: невозможно!»
Мейлах работал в ленинградском Доме кино. Вернее, подрабатывал. Занимался синхронным переводом. И вот как-то раз он переводил американский фильм. Действие там переносилось из Америки во Францию. И обратно. Причем в картине была использована несложная эмблема. А именно, если герои оказывались в Париже, то мелькала Эйфелева башня. А если в Нью-Йорке, то Бруклинский мост. Каждый раз добросовестный Мейлах произносит:
– Нью-Йорк… Париж… Нью-Йорк… Париж…
Наконец это показалось ему утомительным и глупым. Мейлах замолчал.
И тут в зале раздался голос с кавказским акцентом:
– Какая там следующая остановка?
Мейлах слегка растерялся и говорит:
– Нью-Йорк.
Тот же голос произнес:
– Стоп! Я выхожу.
У одного знаменитого режиссера был инфаркт. Слегка оправившись, режиссер вновь начал ухаживать за молодыми женщинами. Одна из них деликатно спросила:
– Разве вам ЭТО можно?
Режиссер ответил:
