наших окнах…
(П. К. Чудинов: 'Я проявил настойчивость. Мне потом открыли все-таки и спрашивают: что вам здесь надо? Я, говорю, двадцать лет в этот дом хожу и что мне надо — знаю, а вот вам что здесь надо? Не признались. А я взял и милицию вызвал. Милиционер пришел, сразу стал звонить от соседей в квартиру. А у них телефон спаренный, пришлось спускаться вниз, просить не занимать — у Ефремовой что-то случилось. В общем, весь дом загудел. Милиционера они успокоили, сказав, что здесь угрозыск работает'.)
Потом моя сестра приехала, ей не дали войти. Она встала вот тут, в тамбуре, и говорит: 'Не уйду, пока вы мне ее не покажете!' Я вышла. Иди, говорю, все в порядке.
Потом было очень смешно и очень страшно, когда потребовали открыть шкаф, где хранилась урна с прахом Ивана Антоновича. Я сказала, что не открою. Я поняла, что они могут урну вскрыть. Я им просто сказала: если вы дотронетесь до нее, я ее разобью. Видимо, по моему состоянию они поняли, что я это сделаю. Хабибулин меня успокоил. Отнесите, говорит, урну в ту комнату, и никто до нее не дотронется. И никто не дотронулся!
Когда они уходили, я спросила, как я друзьям своим смогу объяснить, что здесь происходило. Они ответили: лучше, конечно, если никто не будет знать. Каким же, говорю, образом, если весь дом на ноги подняли?! В общем, ушли они.
Я ничего не забыла. Каждое 4 ноября я стою у окна на кухне и смотрю, не идут ли ко мне…
2
Так это было. Таисия Иосифовна согласилась на нашу с ней беседу: 'Расскажу, чтобы не было сплетен. А было так…'
Так это было. Но вот почему
Например, роман, в котором сказано:
'Земляне обнаружили странную особенность в передачах всепланетных новостей. Их программа настолько отличалась от содержания общей программы передач Земли, что заслуживала особого изучения.
Ничтожное внимание уделялось достижениям науки, показу искусства, исторических находок и открытий, занимавших основное время в земных передачах… Не было всепланетных обсуждений каких-либо перемен в общественном устройстве, усовершенствований или проектов больших построек, организаций крупных исследований. Никто не выдвигал никаких вопросов, ставя их, как на Земле, перед Советами или персонально перед кем-либо из лучших умов человечества'.
Или:
'…По закону Стрелы Аримана…
— Что еще за стрела?
— Так мы условно называем тенденцию плохо устроенного общества с морально тяжелой ноосферой умножать зло и горе. Каждое действие, хотя бы внешне гуманное, оборачивается бедствием для отдельных людей, целых групп и всего человечества. Идея, провозглашающая добро, имеет тенденцию по мере исполнения нести с собой все больше плохого, становиться вредоносной…'.
Или:
'Я вижу, что у вас ничего не сделано для создания предохранительных систем против лжи и клеветы, а без этого мораль общества неуклонно будет падать, создавая почву для узурпации власти, тирании или фантастического и маниакального 'руководства''.
Или:
'Когда человеку нет опоры в обществе, когда его не охраняют, а только угрожают ему, и он не может положиться на закон и справедливость, он созревает для веры в сверхъестественное — последнее его прибежище'.
Это все цитаты из 'Часа Быка' (издательство 'Молодая гвардия'. 1970). Роман уже
После 'Часа Быка' Иван Антонович Ефремов написал только 'Таис Афинскую' и собирался взяться за книгу о палеонтологии. Об этом знал он, знала его жена…
Читатель не знал. Читатель никогда не хочет верить, что большой писатель ушел навсегда, и новых книг не будет. Читатель истово надеется: есть еще, есть роман, почти законченный, он в рукописи, но он есть. Читатель всегда хочет верить в лучшее. И долго ходила версия о рукописи И. Ефремова. Легко представить, сколь эта версия будоражила умы государственных мужей того периода — периода, когда было возможно сослать ученого, выдворить писателя из страны, осудить поэта за тунеядство. Почему бы не провести обыск на квартире фантаста через месяц после его кончины?! Вон чего он нафантазировал в 'Часе Быка', а ну как предполагаемая рукопись еще похлеще! Так и сказано (да, повторюсь): 'выдать идеологически вредную литературу'. Не нашли? Вот и хорошо. Всем хорошо…
Письма и вещи вернули. Не все. Булаву и трость классифицировали как холодное оружие и не возвратили. Правда, произошло это лишь после настойчивых звонков и настоятельных писем Таисии Иосифовны в Совет Министров А. Н. Косыгину, в прокуратуру по надзору за следствием КГБ, в Московское отделение КГБ. И вернули… И некий работник Комитета сообщил вдове по телефону:
'А знаете, вот машинописная статья 'Диалектика XX века', изъятая в вашей квартире, признана антисоветской'. Статья, присланная в 1965 году Ивану Антоновичу без обратного адреса, только: г. Фрунзе.
— Так ваши сотрудники за ней приходили? Они ее искали? У меня…
— Дело не в том. Дело в принципе. Ведь нашли!
— Скажите, а при чем тут Ефремов?
— Ну, как при чем! У вас же она найдена!
— А если я возьму какую-нибудь рукопись, которую вы признаете антисоветской, и пришлю без обратного адреса вам домой?
— …Вас, товарищ Ефремова, мы ни в чем не обвиняем. Вашего мужа тоже, он уже покойник.'
Итак, никаких обвинений…
Читатели сразу заметили, что уже объявленная подписка на Собрание сочинений И. Ефремова задерживается. Стали писать в издательские инстанции, спрашивать — почему, что случилось? Получил ли кто-нибудь из них внятный ответ?..
Потом звонил Сергей Жемайтис, редактор из 'Молодой гвардии' — издательства: 'Таисия Иосифовна, вам столько досталось уже, но это не всё. Приготовьтесь… Собрание сочинений Ивана Антоновича запрещено к выпуску…' (Много позже все-таки удалось добиться согласия коллегии на выход трехтомника.)
В 1974 году в Ленинграде собирается палеонтологическое общество. Два доклада — один об И. Ефремове, второй — о тафономии, науке, основанной Иваном Антоновичем. За день до начала — звонок вдове: доклад об И. Ефремове снят.
Таисия Иосифовна набрала номер офицера КГБ, с которым в процессе последовавших за обыском выяснений-разъяснений у нее сложились уважительные отношения ('Я ему даже 'Таис Афинскую' подарила'). Спросила, сообщив о снятии доклада, что произошло после того, как он уверил ее в отсутствии претензий КГБ к Ивану Антоновичу?
Он ответил, вспоминает Таисия Иосифовна: 'Поверьте, от нас сейчас ничего не идет, это, вероятно, просто перестраховка ученых'.
— Мне от этого не легче. Я сейчас сяду и буду писать. Брежневу.
— А что, правильно! Пишите!
— И я могу сослаться на вас, что Иван Антонович ни в чем не обвиняется?
