хорошо себя чувствовал раньше, пока, четыре месяца тому назад, не сделался внезапно «старым, больным и одиноким человеком». Дальше выяснилось, что за несколько недель перед тем, как у него были замечены первые физические симптомы, он потерял невестку, а за две недели до появления у него сильных болей неожиданно умерла его жена, жившая с ним раздельно; его в это время не было в городе, так как он находился в отпуске.
Он был зол на своих родственников, которые не приходили к нему тогда, когда он ожидал их. Он жаловался на младший медперсонал и вообще был недоволен практически любыми услугами с чьей бы то ни было стороны. Он был уверен, что его родственники прибегут немедленно, стоит только пообещать им «пару тысяч долларов после моей смерти». Он вынашивал идею жилищного проекта, по которому он будет жить вместе с другими стариками, с которыми он путешествовал. Вскоре стало очевидно, что его злость связана с его бедностью, а бедность означала, что в путешествие ему пришлось поехать тогда, когда его пригласили, — он не мог выбирать. Из дальнейших расспросов выяснилось, что он винит себя за свое отсутствие в городе в период госпитализации жены, а также пытается перенести свою вину на тех, кто организовал отпускную поездку.
Когда мы спросили его, не чувствует ли он себя брошенным женой и неспособным гневаться на нее, он разразился потоком горьких сетований; он жаловался, что не может понять, почему она бросила его ради какого-то брата (он называл его нацистом), почему она воспитала их единственного сына в нееврейском духе и, наконец, почему она оставила его в одиночестве как раз тогда, когда он в ней больше всего нуждался. Чувствуя свою глубокую вину и стыд за такие недобрые чувства по отношению к усопшей, он переносил свою злость на родственников и на персонал. Он был убежден, что заслуживает кары за свои дурные мысли и что должен терпеть боль и страдания во искупление этой вины.
Мы просто сказали ему, что разделяем его смешанные чувства, что они присуши каждому человеческому существу. Мы также выразили удивление, что он не позволяет себе сердиться на покойную жену, и пожелали ему высказать этот скрытый гнев во время наших следующих встреч. Он ответил на это:
«Если эта боль не пройдет, мне придется выброситься из окна». Тогда мы сказали ему: «Ваша боль может быть следствием подавленных чувств гнева и разочарования. Не стыдитесь, вышвырните их из вашего организма, и ваша боль уйдет». Он ушел в крайней нерешительности, но все-таки попросил, чтобы мы его навестили еще.
Врач, сопровождавший г-на Е. обратно до палаты, был встревожен его угнетенным видом и постарался его поддержать, уверяя, что его реакции вполне нормальны; ободренный больной вернулся в палату немного повеселевшим.
Встретившись с г-ном Е. на следующий день, мы увидели, что в своей палате он почти не сидит. Он весь день то с кем-нибудь общался, то бегал в кафе и с наслаждением ел. После двух мощных реакций кишечника его запоры и боли прекратились, он чувствовал себя «лучше, чем когда-либо» и уже собирался выписываться и возвращаться к прежней деятельности.
В день выписки он улыбался и вспоминал хорошие дни, проведенные когда-то вместе с женой. Он сказал также, что у него изменилось отношение к персоналу («Им со мной было нелегко») и к родственникам, особенно к сыну, с которым он, по его словам, лучше познакомился («Оба мы временами бываем страшно одинокими»).
Мы сказали ему, что он всегда может рассчитывать на наше участие в случае возникновения физических и эмоциональных проблем, и он, улыбаясь, отвечал, что получил хороший урок и что сумеет встретить собственную смерть спокойно.
Пример г-на Е. показывает, сколь благотворными могут быть такие интервью для людей, которые, не будучи больными сами по себе, из-за преклонного возраста или просто не умея справиться с потерей близкого человека, сильно страдают и рассматривают свой физический или эмоциональный разлад как средство облегчения вины за враждебные чувства и пожелания в адрес умершего. Этот старик не так боялся смерти, как переживал, что умрет раньше, чем сможет расплатиться за недобрые чувства к человеку, который умер, не дав ему «даже возможности извиниться». Он терпел мучительные боли — это было средство защиты от страха возмездия; свой гнев и враждебность он направил против персонала и родственников, не осознавая причин собственного упрямства. Удивительно, как простая беседа может раскрыть эту тайну, облегчить серьезные соматические симптомы — достаточно лишь нескольких фраз понимания и заверения в том, что эти чувства любви и ненависти являются нормальной человеческой реакцией и не должны оплачиваться такой страшной ценой.
Для других пациентов, у которых нет единой простой проблемы, полезен краткий курс психотерапии, для проведения которого также не обязателен врач-психиатр — достаточно, чтобы понимающий человек посидел рядом и послушал. Я имею в виду таких пациентов, как сестра И., которую мы посещали много раз и которая получала этот курс лечения не только от нас, но и от других пациентов. Такие больные обладают счастливой способностью работать над некоторыми своими конфликтами во время болезни, благодаря чему приходят к более глубокому пониманию и даже одобрению ранее неприемлемых вещей. Такие лечебные беседы, подобные курсу психотерапии, с более тяжелыми, терминальными пациентами проводятся нерегулярно — их необходимо индивидуально приспосабливать и к физическому состоянию больного, и к его готовности и желанию участвовать в беседе; в этот период его следует время от времени навещать на две-три минуты, чтобы он чувствовал, что мы всегда рядом, даже если он не склонен к разговору. Эти короткие визиты можно делать даже чаще в периоды дискомфорта и болей, но они должны сводиться не столько к словесному общению, сколько к молчаливому присутствию.
Мы уделяли много внимания вопросам групповой психотерапии и убедились, что она показана для отобранных групп — групп пациентов, страдающих от одиночества и изоляции. Те, кто работает в отделениях с терминально больными, хорошо знают, какое общение устанавливается между пациентами, какую действенную поддержку они оказывают друг другу. Мы всегда удивлялись тому, как много происходящего на наших семинарах передается от больного к больному, они даже «назначают» друг друга к нам на собеседование. Мы не раз видели пациентов, сидящих в вестибюле рядышком после участия в нашем семинаре — они продолжали свое неформальное общение, словно члены некоего братства. В конце концов мы оставили пациентам решать, как много времени они должны делить с другими, но мы всегда следим за их мотивацией относительно более формальной групповой встречи, поскольку в ней участвовать хотят далеко не все. Наиболее подходящими являются хронические больные, пережившие не одну госпитализацию; они уже знакомы или быстро знакомятся благодаря не только одинаковым болезням, но и одинаковым воспоминаниям по предыдущим госпитализациям. Нас всегда поражает их почти радостная реакция, когда умирает кто-то из «однополчан», хотя это всего лишь подтверждение известного подсознательного убеждения, что «это случится с тобой, но не со мной». Здесь может таиться и дополнительная причина того, что многие пациенты и члены их семей получают определенное удовольствие от визитов к другим, быть может, более тяжелым больным (см. случай г-жи Г., глава VII). Сестра И. использовала такие визиты для выражения своей враждебности: она выявляла нужды пациентов и тем самым показывала персоналу, что он работает неэффективно (глава IV). Помогая им как медсестра, она не только временно отрицала собственную нетрудоспособность, но и выражала свое неудовольствие каждому, кто был здоров и не выполнял свою работу как следует. Курс групповой терапии для таких пациентов помогает им понять собственное поведение и улучшить отношения с персоналом за счет более разумной формулировки своих требований.
Еще один важный пример — г-жа Ф., которая практиковала неформальную групповую терапию с некоторыми тяжело больными молодыми пациентами, госпитализированными по поводу лейкемии или болезни Ходжкина. Сама она страдала болезнью Ходжкина более двадцати лет, в последние годы ложилась в больницу в среднем каждые два месяца и в конце концов совершенно смирилась со своим состоянием. Однажды в больницу поступила Энн, девятнадцатилетняя девушка, напуганная диагнозом и предстоящим исходом и не умеющая ни с кем поделиться своим страхом. Ее родители отказывались говорить на эти темы, и г-жа Ф. стала ее неофициальным консультантом. Она рассказывала девушке о своем муже, о сыновьях, о доме, которым руководила столько лет, несмотря на многократные госпитализации; наконец Энн тоже решилась рассказать ей о своих переживаниях и даже стала задавать вопросы о собственной болезни. После выписки Энн прислала к г-же Ф. другую молодую пациентку, и так началась цепная реакция
