леса… стаи птицы летящих на Юг… и я… я лечу вместе с ними… лечу… лечу… лечу туда, где ты… туда, где ты, Франс… лечу… лечу… быстрее… быстрее… выше.. выше… твой город… твоя улица… твой дом… твое окно… оно тоже распахнуто… у вас уже совсем тепло… и…
Последняя щемящая нота тает в шуме мотора проехавшей мимо переулка машины.
Я продолжаю стоять в тишине. Милая жуткая тишина. Она длится с минуту. Потом я отчетливо слышу шаги, хотя они такие тихие, что их легко можно спутать с капелью.
Я открываю глаза и смотрю на окно с синей занавеской.
Сначала руки. Голые руки. Тонкие руки, сильные запястья, нежные пальцы, которые я видел ранее в своем странном видении. Они пытаются схватить створки, но не достают. Тогда пианист показывается из окна и, прежде чем его пальцы смыкаются на створках окна, прежде чем он захлопывает их, прежде чем он пленит синюю занавеску, наши глаза встречаются.
О… эти глаза так бесконечно печальны. Нежные, фиалковые. Нежные, как пальцы, как сама музыка. Другого слова не подобрать. Светлые волосы. Русые волосы, выгоревшие на солнце почти до белизны. Они спускаются ниже плеч. Они свешиваются прямо надо мной. Пианист смотрит вниз. Угрюмо сжатые губы. Грустные, грустные глаза. Кажется, он плакал… он еще совсем молодой. Еще совсем мальчик…
Сколько ему? 15? 16?
Что-то капает мне прямо на щеку. Значит, он все-таки плакал.
Створки зло и резко захлопываются. Между ними в знак протеста застревает занавеска. Створки вновь приоткрываются, едва-едва, занавеска исчезает, и они снова захлопываются. Еще секунду я ловлю силуэт сквозь грязное стекло, но потом синяя занавеска скрывает от меня все.
На полном автомате пробую каплю на вкус. Нет, это определенно была не капель.
Чего же ты плакал, мой молодой воздыхатель Шопена?
Kapitel 8.
Я играю. Я играю… но не так… не так как я хочу…
Клавиши кажутся слишком твердыми. Я не знаю, почему я обращаю внимание на клавиши. Может быть потому, что моя музыка пуста. Я играю Шопена…
Я играю, а потом плачу. Плачу от бессилия…
Я бессилен сыграть это так, чтобы мои чувства выливались из моих пальцев вместе с музыкой… Мои чувства выливаются только вместе со слезами… уже после…
У меня нет таланта. У меня есть просто техника. Мои пальцы длинны. У меня большие ладони… мне легко играть. Я легко читаю ноты. Но рядом с фортепьяно я чувствую себя абсолютно бессильным. Бесполезным.
Желание СЫГРАТЬ, сыграть по-настоящему рвет меня изнутри. И невозможность этого заставляет меня горько плакать.
Иногда я захлопываю крышку своего пианино и убегаю прочь. Иногда сразу начинаю по новой, надеясь что, может, мне просто не хватает практики. Хотя глубоко внутри я знаю – дело не в практике. Дело во мне.
Может быть, мама права – я еще слишком мал, чтобы понять и вложить в музыку целое нечто, доступное только взрослым. А может быть прав отец – и у меня действительно нет таланта.
Я люблю своих родителей. Это правда, хотя и с долей горечи. Они заботятся обо мне, но… топчут меня. Им так безразличен мой роман с фортепьяно. Им важно совсем другое. Они уже… взрослые. Они забыли как это – быть детьми… Они отказываются понимать меня.
Я чувствую себя выброшенным в этот мир. Беззащитным. Бесцельным. Одиноким.
Я такой, каким меня хотят видеть родители. Просто потому что мне больше некем быть.
Я бы хотел быть пианистом. Но у меня не получается.
У меня есть двое друзей. Они заставляют меня улыбаться. Они хорошие друзья. Но даже они не понимают какую-то маленькую… почти незаметную частичку меня, которая сильнее всего в этом нуждается… Фортепьяно… оно понимает. Но и оно не может помочь.
И я безнадежно ищу то, чего мне не хватает. И не могу найти. И плачу от бессилия над прекрасной пустой мелодией, которая для меня совершенно ничего не значит.
Вчера отец видел, как я плакал. Мне было стыдно.
Я не хотел, чтобы он видел. Думал он не поймет. Но он, кажется, понял. Он предложил мне пойти на дополнительные курсы… сказал, что может у меня просто неправильный учитель…
Я, конечно, пойду, но я уверен, что Мсье Лякон тут совершенно не причем… Но я пойду. Я хочу верить в чудеса, хотя всё старательно указывает на то, что для меня чуда не будет.
Я боюсь думать о будущем… Я боюсь кому-то сказать о своем страхе… Кажется, что надо мной посмеются… кажется, что меня не воспримут всерьез.
Мне страшно, что я никогда не найду то, что ищу. Что я никогда не пойму, чего я хочу.
Но на следующей неделе я пойду на курсы. С надеждой. С новой надеждой.
Мама, как будто назло, решила поиздеваться. Хочет чтобы я играл на Седьмом Фортепьянном Конкурсе Милоша Мажена. Покушается на приз, исчисляемый в тысячах…
Я бы сыграл… первое место это множество открытых путей для пианиста…но… оно никогда не будет моим.
Это невозможно. Я не смогу.
Но я буду играть, конечно же. Так хочет мама. 20-ое апреля. У меня еще месяц. Я решил, что я буду играть Шопена.
Fantasie-Impromptu No. 4 C-sharp minor opus 66 Это будет мой позор. Мой бездушный позор.
Распахиваю окно. Теплый ветер. Кажется, это весна. Из моего окна видно соседний дом и крыши, крыши, крыши…
Я сижу у окна. Я должен играть. Я должен. Я должен пытаться снова и снова.
И, в конце концов, месяц это не так много. Это слишком мало…
Я не хочу идти на курсы… я не хочу видеть сочувствия на лицах… я не хочу, чтобы надо мной смеялись…
Но я должен. Уже не знаю кому – отцу, матери или самому себе…
Я сажусь за пианино. Устало вздыхаю и откидываю крышку. Клавиши такие твердые и холодные… кажется, что они злорадно улыбаются мне. Но я кладу на них пальцы, закрываю глаза и начинаю играть…
Я знаю – ни одной ошибки. Ни одного сбоя… Правильная техника, правильный ритм, прекрасная координация… Но это просто ноты. Просто ноты. Это не музыка. Она ничего для меня не значит… совершенно пуста…
Я не могу. Я просто не могу. И по лицу текут слезы. Но я не смею оторвать руки от клавиш, чтобы их вытереть. Я продолжаю играть.
Ветер веет из окна и слегка шевелит мои волосы. Я пытаюсь забыться в этом ветре, но бесполезно… мысли по замкнутому кругу возвращаются к твердым и холодным клавишам, к бесцельной пустоте и одиночеству. У ветра не хватит сил высушить мои слезы.
Последние ноты срываются с пальцев. Слезы капают на клавиши, и я поспешно вытираю их рукавом. Осторожно, так, чтобы не нажать… чтобы не вырвался случайный звук… Мне надо выйти. Мне надо уйти.
Но прежде чем уйти, надо закрыть окно, чтобы ветер не беспокоил черную синеву пианино. Я перегибаюсь через подоконник… непроизвольно смотрю вниз. Там стоит человек. Стоит и смотрит на мое окно. На меня. В мои глаза. И мои слезы капают на его лицо. Черные глаза улыбаются. Он надо мной смеется? Он слушал?
Нет… нет!
Поспешно захлопываю окно… И предательница-занавеска остается меж створок.
Приоткрываю ставни и захлопываю их вновь. Воздуха! Воздуха мне! Почему я? Почему всегда я? Почему…?
Шум весны остается за окном. За окном остается человек, который меня слушал.
Я плачу и закрываю лицо руками. Я не хочу смотреть на черную синеву пианино.
Kapitel 9.
