В горле совсем пересохло, но пить из бутылки капитан при такой женщине не мог себе позволить, да и ни при какой бы не позволил, он все-таки был мальчиком из хорошей, интеллигентной семьи, и его нежно любимая бабушка, пока была жива, напоминала об этом при каждом удобном случае. Интересно, – размышлял капитан, – до Москвы едет или сойдет вместе с ним? А если с ним, что могло привести эту матрону в его город? Да что угодно… И вообще, надо вернуться в купе, выпить бутылку, которая уже согрелась в кармане куртки, и провалиться на несколько часов в глубокий сон под убаюкивающий стук колес. Но что-то тревожило, беспокоило капитана. Только что? Илья, старый приятель, врач психиатр и вообще умница, сказал однажды Димычу, что после сильного перепоя мозг человека похож на сушеный чернослив. Вот и попробуй, поворочай этими черносливинами… А ведь женщина ему напоминала не только Анну Андреевну. Было ощущение, что он ее однажды видел, что-то знает о ней. Ладно, что себя мучить. Утро вечера мудренее.
В купе он все-таки опорожнил действительно потеплевшее пиво, легко вскинул свое тренированное тело на верхнюю полку и уже почти погрузился в сон, как его осенило. Она художница, известная художница! Причем родом из его города, Владограда. И на прошлой неделе было открытие выставки ее работ в родном городе. А он, Димыч, не смог пойти, потому что гонялся за молодыми отморозками, которые грабили в деревнях беззащитных стариков, более того, совершили два убийства, позарившись на жалкую пенсию да иконки, которые, в общем-то, ничего не стоили. Но жена, Маруся, не только посетила выставку, но и взяла у художницы интервью, которое он мельком пробежал глазами, обратив внимание на странный заголовок – «Желтое и черное». Там же был помещен портрет художницы. Похоже, «чернослив» стал распрямляться, превращаться из сушеного в свежий, а мысли привычно выстраиваться в логический ряд. Значит, она совсем недавно вернулась домой, но что-то заставило ее вновь посетить Владоград. Причем, решение было принято неожиданно: в таком наряде в поезд не садятся. Теперь он почти не сомневался, что выйдут они на одном перроне. Более того, у него появилось ощущение, которому нет разумного объяснения, и назвать кроме как сверхнаитием Димыч его не мог, но которое, тем не менее, никогда его не подводило: им еще предстоит встретиться, и встреча будет связана с его профессией. А вот в каком качестве предстанет перед ним эта женщина, было пока неведомо. «Дай-то бог, не подозреваемой и не жертвой. Пусть бы лучше свидетельницей, – подумал следователь убойного отдела областного УВД. И, уже засыпая, спросил себя – а какие у нее глаза?» Глаз он не рассмотрел – женщина так и не повернула к нему голову. Скорее всего темные. Ничего, утром посмотрит.
Сон все-таки сморил капитана. Стук колес убаюкивал, оттого и сны виделись какие-то детские. Бабушкин деревенский дом, сама она, такая уютная, во фланелевом халатике, на голове белый, в синий горошек, платок и смешные, в старомодной круглой оправе очки. Родители снятся редко, да и лица их теперь вспоминаются нечетко. Димыч осиротел в десять лет, лишившись в один черный день сразу и отца, и матери. Теперь ему кажется, что горечь потери он ощутил не сразу, ее как бы смягчила бабушка. Горечь эта пришла потом, с годами.
Родители были археологами, поженились в Москве, еще студентами. Бабушка говорила – архилологи. Произносила непонятное слово с гордостью, вспоминала, как не хотела отпускать дочку учиться в Москву, – овдовела рано, воспитывала одна, но учителя девочку взбаламутили. Способная, мол, с золотой медалью школу закончила. И вот как славно получилось – вышла замуж за хорошего человека, а теперь они главные ученые.
– Почему главные? – спросил ее Дима.
– Ну, так как же, – потупилась бабушка, – вот и в священстве тоже: архиерей да архиепископ, да архимандрит небось главнее нашего сельского батюшки. А они – архелологи.
Дима сдержал смех. Главные так главные.
Отец действительно был крупным ученым, готовился защитить докторскую диссертацию. В то последнее лето возглавил экспедицию, работавшую в Средней Азии на раскопках древних городищ в предгорьях Памира – по пути следования Александра Македонского. Как всегда, там, на месте, нанял сезонных рабочих, людей случайных. Раскопки были удачными, и восторженная радость ученого по поводу необыкновенно ценных находок, видимо, ввела в заблуждение двух подонков. Ценными находки были лишь для науки да разве еще для ценителей антиквариата и нумизматов. Но именно за них поплатились жизнью родители Димыча. Задержали преступников быстро – сбыть археологические находки было непросто. Подросший Дима спросил однажды: как осудили их, на какой срок? Ответ бабушки ошеломил: «Я никогда не интересовалась. Детей моих не вернешь, а убивцев Бог призовет к своему Суду». Может, тогда где-то в подсознании и родилось у Димыча решение стать следователем. Он не хотел надеяться только на Божий суд. Преступник должен быть наказан здесь, в этом мире. Здесь и сейчас.
– Митенька, ты же мальчик из хорошей семьи, – напомнила ему бабушка, когда он сказал о своем решении.
– Значит, бабуля, мне придется стать хорошим следователем, – ответил Димыч. И он им стал.
Под утро разбудил Димыча сосед снизу.
– Ну че, кореш, опохмелиться не хочешь?
Все трое попутчиков, видимо, были знакомы друг с другом.
– Хочу, – коротко ответил Димыч, спрыгивая с полки. Поставил рядом с бутылкой водки пиво «Янтарное».
Парни оказались вполне симпатичными, ну, а что несло от них перегаром, так и от него, надо полагать, не фиалками пахло. Поправив здоровье, отправились всей компанией в тамбур. Едва приоткрыв дверь, Димыч оторопел: женщина-эксклюзив стояла на том же месте, в слабом свете тусклой лампочки вырисовывался ее профиль. Будто и не уходила.
– Доброе утро, – пробормотал капитан, но на сей раз она не кивнула в ответ на приветствие. Окинув взглядом компанию, ушла в вагон. Глаза под черной челкой были изумрудно-зелеными.
Месяц назад Лидия не думала, что еще раз вернется во Владоград – слишком тягостны были воспоминания. Тогда она ехала совершенно разбитая. Ее знобило, мысли путались. Даже не то чтобы путались, просто одна, доминирующая, билась в висках: я родилась убийцей. Господи, почему? Чье проклятье легло на мою душу? Ведь я никогда никому не желала зла. Какая сатанинская сила во мне заложена?
Поехала Лидия в этот город по приглашению секретаря Союза художников губернии. И удостоили ее этой чести не только потому, что имя было на слуху, о ней писали газеты, а выставки работ экспонировались в лучших выставочных салонах как российских, так и зарубежных. Ею гордились как уроженкой, землячкой. Но сама она в этот край, где родилась и где прошло ее трудное детство, никогда не стремилась, и первая реакция на приглашение была однозначна – отказаться. И все же она поехала. Лидия была уверена, что совершенно лишена сентиментальности, но, видимо, это было не так. И если новостройки оставляли ее равнодушной, то природа будила в душе что-то давно забытое, незнакомое щемящее чувство заставляло сильнее биться сердце. Стоял апрель, во всем уже явственно виделись приметы весны. Еще не набухли на деревьях почки, не вылезли на свет Божий подснежники, но весна была разлита в самом воздухе, и Лидия жадно вдыхала его. Ноги сами принесли ее к школе- интернату, где она прожила несколько лет, но заходить туда не стала. Постояла, посмотрела на стайки ребятишек и спустилась к реке. Речка стала другой – ее одели в бетон, но Лидия пошла вверх по течению, пока бетон не сменился бережком, посыпанным галькой. Ей показалось, что она набрела на знакомый валун. Подумав, постелила газету, а на нее –
