понять: шутка ли — три ужасных убийства в три дня. Скандал на весь город, на всю империю, да еще в иностранных газетах напишут. Что в газетах — уже после второго случая сам министр недоумение выражал, а теперь не обойдется без доклада государю.
Пошумело начальство, потребовало решительного результата в наикратчайший срок и отбыло. Пристав же приступил к работе, потому что это самое лучшее средство от отчаяния.
Дело у него сейчас было одно: допросить девушек из альбома Дарьи Францевны. Как знать, может, сводню вовсе и не клиент убил, а какой-нибудь родственник или ухажер сих падших созданий — из мести за погубленную невинность или из каких иных видов.
Во все четыре стороны кинулись рассыльные (после приезда обер-полицеймейстера все чины съезжего дома перемещались не иначе как бегом), и первая из желтобилетных девиц уже через полчаса сидела в кабинете у пристава, который повел с ней неторопливый, обстоятельный разговор. За этой беседой последовала вторая, третья и так до глубокой ночи.
Занятие было утомительное, в некотором роде даже изматывающее, но Порфирий Петрович превосходно с ним справлялся. Ему хватало единственного взгляда на собеседницу, чтобы враз определить, как надобно с нею держаться. С одной он был отечески мягок, с другой казенно строг, с третьей несколько игрив и даже кокетлив. Случалось, что и прикрикнет, и кулачком по столу стукнет, но пройдет каких-нибудь десять минут — глядишь, следующей барышне уже собственным платком слезу утирает, да и у самого глаза на мокром месте.
Всех девиц до единой наш герой сумел разговорить, к каждой подобрал ключик, однако сыскать никакой зацепочки не получилось. Далеко за полночь, совсем обессилев, Порфирий Петрович прилег на клеенчатый диван, прикрылся сюртуком и часа два подремал, но уже в пятом часу утра к нему вводили очередную перепуганную барышню.
Все утро прошло в бесполезных допросах. К полудню надворный советник почувствовал, что сил лицедействовать больше нет и надобно поскорей устроить перерыв, не то свалишься в нервном истощении.
Только он отхлебнул кофею, только затянулся первой за день папироской, тут является Александр Григорьевич, свежий после ночного сна и очень собою довольный.
— Всё расшифровал, — сообщил он, кладя перед приставом листки. — Позвольте одолжиться папиросою?
Кофей остался невыпитым — Порфирий Петрович жадно схватил бумаги. Почитал-почитал, да и крякнул с досады.
— Что вы мне такое принесли-с? — воскликнул он. — Barbe-bleu, Pussja, Lakomka, Kotletnik, Hund! Это же клички какие-то!
— Я тоже это приметил. — Заметов налил себе из кофейника. — Видно, она клиентов по прозвищам себе записывала. «Синяя борода», «Пуся», «Лакомка» и прочее. Там дальше и «Крокодил» есть, и «Кучер», и еще всякие. А про привычки ихние без шифра помечено. Вы дальше, дальше почитайте. Каких только пакостей не напридумывают развратники!
— Что мне до их пакостей! — чуть не плача молвил пристав. — Имен-то нет! Как этих Котлетников и Крокодилов разыскивать прикажете?
— Ну, одно имя все-таки есть. Кутузов, которого вы вчера сами расшифровать изволили.
Заметов выпустил колечко дыма и полюбовался, как оно уплывает к потолку.
— Это наверняка тоже кличка. Какой-нибудь одноглазый. Нет, тут тупик-с!
Помолчали.
— А что девицы? — поинтересовался Заметов. — Никакой ниточки не обнаружили?
Никакой-с. Из двадцати четырех девушек восемнадцать мною опрошены. Почти у каждой имеется сердечный дружок, но всё не то-с, не то-с! — Порфирий Петрович горестно всплеснул руками. — Всего только шесть из списка остались. Пять в приемной сидят, дожидаются — вы их, верно, видели. А одну никак не найдем-с. И вчера служителя за нею посылал-с, и сегодня. Нету дома, нету на улице — потому что она, Мармеладова эта, самого нижнего разбору, уличная-с. Черт знает, где ее носит. Софья Семеновна Мармеладова, дочь титулярного советника. Жительство имеет в зеленом доме, что на углу канавы и Малой Мещанской, знаете? Совсем девочка еще, восемнадцати нет. Товарки о ней хорошо говорят, а это в их обществе нечасто бывает-с. Прозвище у ней Монашка. Знаете, некоторые сладострастники любят, чтоб проститутка монахиней обряжалась? Иные девки у себя специально рясу держат. Так вот это совсем не то-с. Не в том смысле-с. Она Дарье Францевне, говорят, продалась, чтоб семью от голодной смерти выручить. Впрочем, может, и врут-с. Гулящие девицы, как известно, сентиментальны и любят сказки.
— Давайте я к этой Мармеладовой схожу, — предложил Александр Григорьевич, заинтересовавшись падшей дочерью титулярного советника. — Вдруг застану.
— Я признаться уж не верю-с… — Порфирий Петрович махнул рукой. — Ничего мы тут не зацепим. Кругом одна безнадежность… А впрочем сходите. Авось вам больше моего повезет.
И ведь как в воду смотрел.
Глава десятая
ПОД ДВЕРЬЮ
Желтобилетная Софья Семеновна Мармеладова по прозвищу Монашка проживала в квартире, поделенной на большие и маленькие нумера, причем занимала самый отдаленнейший и скромнейший, который состоял всего из одной комнаты.
Всё это Александр Григорьевич установил еще до того, как отправился в свою экспедицию. Угловой зеленый дом, одной стороною выходивший на Екатерининскую канаву, он отлично знал и без колебаний, миновав ворота, поднялся на узкую и темную лестницу, прошел на втором этаже по галерее, что опоясывала двор, и поднялся еще на один пролет.
Уже совсем близко от нужной двери (на ней, как и говорили «монашкины» товарки, мелом была написана цифра 9), у Заметова случилась одна маленькая встреча. Из соседнего восьмого нумера вышел какой-то незнакомый господин, очень щегольски одетый и смотревшийся осанистым барином. В руках его была красивая трость, которою он постукивал, с каждым шагом, а руки были в свежих перчатках.
Встретившись с франтом глазами, письмоводитель слегка поклонился и прошел себе дальше. Незнакомец ответил таким же учтивым полукивком и отправился прочь по коридору.
Когда же на стук Заметова, дверь открылась и молодой человек скрылся в девятом, щеголь с тростью вдруг обернулся и вернулся к себе, причем отчего-то ступал не на каблук, а исключительно на носки, то есть явно не хотел производить ни малейшего шума.
Это был человек лет пятидесяти, росту повыше среднего, дородный, с широкими и крутыми плечами, что придавало ему несколько сутуловатый вид. Широкое, скулистое лицо его было довольно приятно, и цвет лица был свежий, не петербургский. Волосы его, очень еще густые, были совсем белокурые и чуть-чуть разве с проседью, а широкая, густая борода, спускавшаяся лопатой, была еще светлее головных волос. Глаза его были голубые и смотрели холодно-пристально и вдумчиво; губы алые. Вообще это был отлично сохранившийся человек и казавшийся гораздо моложе своих лет.
Оказавшись у себя, он стал двигаться еще бесшумней. Прошел через комнату, из которой выходы вели в обе стороны, попал в другую, оканчивавшуюся наглухо запертой дверью. Как уже было сказано, когда-то ранее все это была одна огромная квартира, заключавшая собою длинную анфиладу, но позднее апартаменты превратились в череду квартирок, отгородившихся одна от другой.
Позади запертой двери находился девятый нумер, куда только что вошел Александр Григорьевич.
Предосторожности, предпринятые барственным незнакомцем, отчасти объяснились, когда он уселся перед самою дверью на удобный мягкий стульчик. Отсюда был отлично слышен каждый звук;, доносившийся из-за створок. А несколько времени спустя, неделикатный господин осторожно вынул из замочной скважины восковую затычку, и оказалось, что через дверь можно не только подслушивать, но и подсматривать.
Производя манипуляцию с затычкой, подглядывающий слишком перегнулся на своем стуле, отчего
