Он оглянулся назад и увидел, что Ехим с винтовкой наперевес летит к нему с таким же лицом, какое было у казака с дрючком. Титка остановился.
С визгом и оскаленными зубами Ехим размахнулся прикладом. Тит посторонился и сбоку со всего размаху ударил его по рукам. Винтовка упала на землю и, дребезжа, отпрыгнула в сторону. Ехимка обхватил его шею и вцепился зубами в грудь. Титка ударил его коленкой промеж ног, и Ехим закорчился, застонал и отпрянул от него с ужасом и болью в глазах.
Из-за угла нестройно и торопливо вышел отряд с белыми повязками на шапках. Неслась пыль вместе с ними и окутывала всех, как дым. Лица были черные. Мелькали только белки да скалились зубы, и от этого все казались свирепыми.
Ехим радостно завыл и схватил Титку за грудь.
- Ото ж вин... Тытко! Хотив вбыты мене... Ото ж, вашбродь! Бачте, одняв... винтовку в мене... Большевык, бачьте!
- А ты - кто такой?
- Казак, вашбродь... Ехим Топчий...
- А этот?
- Городовик, вашбродь... з окопов тикав. Сховавсь у нашом закути... Почав бигты... а я его пиймав...
Ехимка бубнил, едва переводя дух, и лицо его уродовалось радостью и торжеством:
- Ото ж я его, вашбродь!
Титку втолкнули в толпу и погнали вдоль улицы. Раза три во время пути его толкали прикладом и орали:
- Ну, тёпай, пока живой! Вояка тоже... молокосос!
Улицы были по-прежнему пусты. Пальба уже прекратилась, и впереди по одному и по два спокойным шагом проезжали верховые. По дороге попадались трупы. Это были свои, станичные, городовики. Они, должно быть, бежали по дороге и были убиты во время стрельбы.
7
На площади пленникам приказали сесть на комкастую землю, у ограды церкви, и разуться. Казаки, солдаты и верховые прибывали группами изо всех улиц. Покорно, дрожащими руками все сняли обувку. Подошел волосатый черкес и стал откидывать ее в сторону, в кучу. Потом приказали скинуть штаны, куртки и пиджаки. И это они сделали так же обреченно и покорно, с тем же неугасимым ужасом в глазах. Тот же черкес собрал все это в охапку и отнес в ту же кучу, где лежала обувка.
Титка стоял неподвижно и смотрел на детей, играющих на школьном дворе. Он не разувался и не раздевался, как другие, - не то не слышал приказа, не то не захотел. Подошел черкес и толкнул его прикладом:
- Испальнай прыказ! Санымай сапог, тарабар-шаровар!
Титка отвернулся и засунул руки в карманы. Черкес рассвирепел и ударил его прикладом в спину. Титка закрутился на месте, но не упал.
- Санымай, балшавык-собака!
Титка прищурился от ненависти и злобно крикнул:
- Не сниму! Снимай, когда дрягаться не буду...
Черкес стал серым, оскалил зубы и опять замахнулся на него прикладом, но, встретив взгляд Титки, остановился. Должно быть, его поразил и обезоружил взгляд молоденького парня. Он пошел прочь, бормоча что-то по-своему.
Пришла партия офицеров с новыми пленниками. Опять все были свои городовики. Среди них Титка увидел мальчика, того, что встретил у ревкома, и старуху Передерииху - ту самую, которая недавно ударила палкой по голове генерала, захваченного в соседней станице, и плюнула ему в лицо. Она стыдливо улыбалась, бродила среди толпы и бормотала одно и то же:
- Та люды добри! Чого ж воны визьмут з мене? Бо я ж - стара та слипа... стара та слипа... Та у мене ж оба-два сына на войни вбыты... сгыблы ж на германьской. А я - стара та слипа... Чого з мене?
И никак не могла успокоиться. А на нее никто не обращал внимания.
На дворе школы играли двое мальчиков. Один - лет шести, с длинными белокурыми кудрями, в черном костюмчике, а другой - серенький, грязненький, должно быть сынишка сторожа. Бросали мячик в стенку здания и ловили его.
А Передерииха все бродила между пленниками, сидящими в нижнем белье, и бормотала надрывно одно и то же:
- Та скажить мени, люды добри! Бо я стара та слипа...
Раздалась где-то в стороне команда, ей ближе откликнулась другая. Офицеры и казаки, отдыхавшие под тенью тополей, вскочили, быстро построились в две шеренги и, держа у ног винтовки, повернули головы в улицу. К бульвару подъезжал седой генерал, в белой черкеске, на белой лошади.
- Смиррна!
Генерал подъехал к строю и что-то невнятно и небрежно пробормотал.
- Здра-жла-ваш-при-ство!
Генерал проехал вдоль строя, и Титка услышал, как он строго и холодно сказал:
- Спасибо, ребята, за прекрасную работу!
- Рад-страт-ваш-при-ство!
Генерал подозвал офицера и что-то сказал ему. Офицер суетливо бросился к огороже бульвара и крикнул:
- Эй вы, азиаты! Волоки сюда их! Живо!
Черкесы вскинули винтовки на плечи и взмахнули руками.
- Арря!
Пленники побрели вместе с конвойными к генералу.
При входе на бульвар генерал взмахнул нагайкой и остановил их. Он въехал в самую середину толпы. Пленников расставили полукругом. Откуда-то внезапно подошли станичники и стали таким же полукругом за конвоем.
- Почему захвачен мальчишка? А ну, чертенок, кто ты такой?
- Свой... немазаный-сухой...
- Как?
- Так... попал дурак впросак... Не все дураки - есть и умные.
- Что-о? Ах ты, поросенок!
В толпе блеснули улыбки.
- Откуда мальчишка?
- Захвачен за станицей с оружием в руках.
- Почему с оружием? Откуда у тебя оружие?
Мальчик прямо смотрел на генерала, оглядывался на товарищей и улыбался. Он увидел Титку, обрадовался и кивнул головой: 'Ни черта, мол, не бойся!'
- Откуда у тебя оружие? Вместе с большевиками был? Что делал за станицей?
- Сорок стрелял.
- Как это - сорок?
- А так... сорок-белобок. С кадет сбивал эполет...
Мальчик продолжал смотреть на генерала дерзко и озорно.
- Поручик! - генерал взмахнул нагайкой.
- Слушаю-с!
Поручик взял мальчика и потянул его из толпы. Мальчик озлился, вырвал рукав из рук офицера. Заложив руки в карманы, он посмотрел на него звериными глазами. На бледном лице дрожали насупленные брови.
- Ну, иди, иди!
- Не трожь! Не цапать!
- Ах ты, урод этакий! Кубышка!
- А ты не цапай! Мерзавцы! Мало я вас перестрелял...
Офицер с изумлением взглянул на мальчика.
