- Тю! - сказал Кошкин. - Какого босого мужика?
- Тю, - сказал теперь старик Александр. - Косолапого.
Кошкин плюнул с досады: он вспомнил, что босым называют медведя.
- А больше никого не видел?
- Видел.
- Кого?
- Обутого мужика.
- Ох, - рассердился Кошкин, - дело говори!
Но старик Александр дело говорить не стал. Он любил говорить странно и шутливо, поэтому сейчас он просто ткнул пальцем в сторону лысой горы. Но Кошкину и этого было достаточно. Он сделал Алому знак, и они побежали в ту сторону.
Было тихо, тихо, тихо. Но вдруг откуда-то сорвался ветер, закрутился колесом и донёс до Алого запах, странный, недобрый. Тронул ветер верхушки ёлок и тревожно затих и так притаился, как будто ветра и не было на свете...
Алый взял след. И теперь Кошкин продирался за ним через густые терновники, скатывался в овраги, поросшие ежевикой. Алый шёл по следу возбуждённо - острый, чужой запах бил прямо в нос.
Алый зло залаял, и сразу Кошкин увидел человека - на дереве.
Он сидел на дереве, на дикой яблоне: словно пантера, прижался к чёрному корявому суку.
- Вниз!
И человек спрыгнул с ветки и, отряхиваясь, заговорил:
- Да я так просто, яблочков хотел пожевать, яблочков.
- Оружие - на землю!
- Да нет у меня никакого оружия, - сказал человек. - А я так просто, яблочков хотел было пожевать, кисленьких.
И вдруг он прыгнул на Кошкина и в ту же секунду оказался на земле, потому что Алый сшиб его с ног и прокусил руку, сжимавшую нож.
- О-о-о! - закричал человек, а потом замолчал - так страшно было увидеть над собой раскрытую собачью пасть...
Когда Кошкин вёл его на заставу, он всё бубнил:
- А я-то яблочков хотел было пожевать... - А потом оглядывался на Алого и говорил: - У-у-у! Дьявол проклятый!
Алый бежал сбоку, и что он думал в этот момент, сказать трудно.
Так и служили Кошкин и Алый на границе.
Командир заставы часто посылал их в секрет. Они прятались в кустах и следили, чтоб никто не перешёл границу.
Они так прятались, что их нельзя было увидеть, а они видели всё. Словом, секрет.
Пробегал мимо заяц - они даже и не шевелились. Если пробегал шакал, тогда Алый думал: 'Беги, шакал, беги. Жаль, что я пограничная собака, а то бы я тебе уши-то пооборвал'.
Кошкин, конечно, не знал, о чём думает Алый, но сам глядел на шакала я думал: 'Жалко, что Алый - пограничная собака, а то бы он от этого шакала камня на камне не оставил'.
Вот так и служили Кошкин и Алый на границе. Время шло и медленно и быстро.
'Медленно-то как идёт время', - думал Кошкин иной раз.
'Быстро-то как время бежит', - думал он в другой раз.
Уже наступила весна. С гор текли ручьи из растаявшего снега и льда. На некоторых тёплых местах даже пошевеливались змеи и ящерицы. Было полно подснежников и горных фиалок.
Кошкин и Алый шли по инструкторской тропе.
От ручьёв и тающего снега, мокрых камней и свежей земли, от цветов и от ящериц стоял такой могучий и нежный запах, что у Кошкина кружилась голова и он был ужасно чему-то рад.
Алый фыркал, водил по сторонам мокрым носом и тоже был странно возбуждён.
'Ёлкины палки, - думал Алый. - Что это со мной творится?' Он как-то не понимал, что просто его охватило весеннее собачье веселье.
Чоп-чоп-чоп-чоп! - Алый бежал по оттаявшей вязкой земле.
Фру-фру-фру-фру! - теперь он ломал ледяную корку.
Они спустились в ущелье, и Алый зло ощетинился. И Кошкин сразу увидел следы.
Огромные, чёрные, они ясно отпечатались на вспаханной полосе. Это были совсем свежие следы медведя.
'Может быть, человек?' - подумал Кошкин. Он знал, что есть люди, которые надевают на ноги подобия медвежьих лап, чтобы перейти границу.
Кошкин внимательно оглядел след. Сомнений не было - медведь. Но надо было проверить.
Алый чуть дрожал, скалил зубы, чувствовал зверя. Ясно было - медведь. Только надо было проверить.
- Вперёд! - шепнул Кошкин.
Алый туго потянул поводок и пошёл по следу.
Солнце поднялось выше, и ручьи заурчали погромче. Послышались новые, самые разнообразные звуки: какие-то потрескиванья, позвякиванья, потряхиванья.
'Оррк! Оррк!' - орал в небе огромный ворон, утомлённый солнечной весной.
След привёл к большим камням, которые громоздились в устье ущелья. Камни были покрыты ледяной коркой, а на ней мелкой россыпью бродили ручейки, разрезали узорными желобками лёд. От камней поднимался пар.
Они вбежали в облако пара, и тотчас закружились белые струйки, как будто все бесчисленные весенние ручейки вдруг рванулись вверх, к небу.
'Ах! Ах! - залаял Алый, и залаял он не так, как обычно, а странно: Ах! Ах!'
Огромный зверь встал перед ними. И так близко, что видны были весенние капли в блестящей шерсти.
Медведь!
Кошкин изо всей силы рванул поводок и отбросил Алого назад.
Но медведь был по-весеннему зол. Он вздыбил шерсть и замигал глазками, красными и разъярёнными. Прыгнул вперёд, подцепил Алого лапой.
Алый увернулся бы, да камень помешал - камень, окутанный паром. От страшного удара Алый взлетел в воздух, разбрызгивая капли крови.
'Алый!' - хотел крикнуть Кошкин, но крикнул только:
- А-а-а... - и поднял автомат, и выстрелил несколько раз.
Мёртвый медведь лежал, вцепившись зубами в камень. Он крепко обнял его мохнатыми лапами, и светлый ручей из расселины хлестал через его голову.
Кошкин перевязал Алого и понёс его на заставу. Все мысли Кошкина запутались, сбились в клубок. Он прижимался ухом к спине Алого и слышал, как невероятно быстро, не по-человечески колотится его сердце.
На заставе фельдшер промыл рану Алого и долго-долго зашивал её. Было ужасно больно. Алому всё время хотелось зря укусить фельдшера, но Кошкин стоял рядом, гладил Алого и нарочно грубо говорил:
- Подумаешь, медведь! Барахло какое!
'Зашивайте, зашивайте поскорее, - думал Алый. - Больно же...'
Когда фельдшер зашил рану, Алый сразу хотел вскочить, но сил-то не было. И Кошкин понёс его в сарайчик, где жили собаки. На руках у Кошкина Алый уснул...
Потом побежали день за днём. Солнце перекатывалось над горами, облака сталкивались в небе с тучами, падал на землю дождь, и навстречу ему выползали из земли толстые стебли, налитые зелёным соком.
Алый всё время чувствовал, как заживает, затягивается его рана, и торопился её лизать. Ему казалось, что он может слизнуть языком тупую, тягучую боль.
