не расстался, если бы не нужда, в которой я оказался…
Несравненное? Что-то подобное должно быть в половине местных домов. Вот книга, сказал я себе, от которой мне не удастся избавиться до дня моей смерти. Но не в моих силах было выпроводить этого несчастного горемыку, проглотившего свою гордость и стыдливость в надежде хоть что-нибудь выручить на жизнь.
— Оставьте ее мне, хаджи Идрис, я покажу ее кому-нибудь из покупателей, которые могли бы ею заинтересоваться.
Я уже знал, как мне поступить. Так же, как сделал бы мой отец, — да хранит Бог его душу! — если бы он был на моем месте. Для очистки совести я заставил себя прочесть кое-что из этих стихов. Все так, как я и подумал с первого взгляда, — ничтожные вирши, там и сям встретилось несколько отточенных строф, но в целом это оказалось самое посредственное, самое никчемное сочинение, какое только могло быть. Продать его было невозможно. В самом лучшем случае — если бы мне попался покупатель, помешанный на арабской поэзии, — я мог бы выручить за него шесть мединов 5, а вероятнее всего — три или четыре… Нет, я нашел этой книге лучшее применение.
Через несколько дней после визита Идриса один заезжий оттоманский сановник заглянул ко мне, чтобы купить разные вещи, а так как он настаивал, чтобы я оказал ему особое уважение, я подарил ему эту книгу в придачу, чем он и удовольствовался.
Я прождал еще неделю, а потом отправился навестить старика. Боже мой, каким темным был его дом! И каким же он выглядел нищим! Я толкнул рассохшуюся деревянную дверцу и оказался в комнате с земляным полом и голыми стенами. Идрис сидел на земле, на грязной циновке. Я сел рядом с ним, поджав ноги по- турецки.
— Один вельможа заходил в мой магазин, и он был счастлив, когда я предложил ему вашу книгу. Вот сумма, которая вам причитается.
Заметьте, я не сказал ему ни одного лживого слова! Я терпеть не могу лгать, даже если мне приходится слегка плутовать, умалчивая о чем-то. Но в конце концов я всего лишь хотел пощадить достоинство этого бедняги, обращаясь с ним скорее как со своим поставщиком, а не как с попрошайкой. И вот я достал из кошелька три монеты по одному медину, потом три по пять, делая вид, что занят самым точным подсчетом.
Он вытаращил глаза.
— Я на столько и не надеялся, сын мой. Даже на половину…
— Никогда нельзя говорить этого торговцу, хаджи Идрис. У него может возникнуть искушение вас обобрать.
— С вами я ничем не рискую, Бальдасар-эфенди! Вы — мой благодетель.
Я уже собирался вставать, но он меня удержал:
— У меня есть для вас еще кое-что.
Он скрылся на несколько мгновений за занавеской, потом появился, неся какую-то книгу.
«Еще? — сказал я себе. — Быть может, у него там в другой комнате целая библиотека. Во что же я, черт возьми, ввязался?»
Будто услышав мой немой вопрос, он поспешил меня успокоить:
— Это — последняя оставшаяся у меня книга, и я очень хочу подарить ее вам — вам и никому другому!
Он положил ее мне на ладони как на аналой, раскрыв книгу на первой странице. Господь милосердный! «Сотое Имя»! Книга Мазандарани! Разве мог я ожидать, что отыщу ее в подобной лачуге!
— Хаджи Идрис, это — редкая книга! Не следовало бы вам расставаться с ней подобным образом!
— Она больше не моя, отныне она ваша. Храните ее! Читайте ее! А я никогда уже не смогу ее прочесть.
С жадностью переворачивал я страницы, но было слишком темно, и, кроме заглавия, я не смог разобрать больше ничего.
«Сотое Имя»!
Силы небесные!
Выйдя от него с драгоценным сочинением под мышкой, я был как пьяный. Как же случилось, что эта книга, которую все так страстно желали, находится теперь в моих руках? Сколько людей приезжали с самых отдаленных концов земли на ее поиски, скольким я отвечал, что ее не существует, тогда как она была в двух шагах от меня — в самой жалкой из лачуг! И вот этот едва знакомый мне человек преподнес мне ее в подарок! Я был невообразимо взволнован всем этим! Словно очнувшись, я осознал, что смеюсь как дурачок, стоя один на пустой улице.
Я все еще чувствовал себя будто навеселе и пока не верил своей удаче, когда меня окликнул какой-то прохожий:
— Бальдасар-эфенди!
Я тотчас узнал голос шейха Абдель-Бассита, имама мечети нашего Джибле. Как ему удалось меня узнать, ведь он был слеп от рождения, а я не произнес еще ни слова?
Я подошел к нему, и мы обменялись обычными приветствиями.
— Откуда же вы идете, танцуя от радости?
— От Идриса.
— Он продал вам книгу?
— Откуда вы знаете?
— По какой другой причине могли бы вы пойти к этому бедняку? — сказал он, смеясь.
— Это правда, — подтвердил я, смеясь так же, как он.
— Безбожную книгу?
— Почему же она должна быть безбожной?
— Если бы это было не так, он предложил бы ее сначала мне!
— По правде говоря, я еще не очень хорошо представляю себе содержание этой книги. У Идриса слишком темно, и я собирался вернуться к себе, чтобы прочитать ее.
Шейх протянул руку:
— Покажите мне ее!
На его приоткрытых губах всегда было подобие выжидательной полуулыбки. Мне никогда не удавалось понять, когда он действительно улыбается. Так же было и на этот раз, когда он взял книгу, полистал ее несколько мгновений, держа перед своими закрытыми глазами, а потом вернул ее мне со словами:
— Здесь слишком темно, я ничего не вижу!
И на этот раз, уже не сдерживаясь, он засмеялся, устремив к небу невидящие глаза. Я не знал, требуют ли от меня законы вежливости присоединиться к его веселью. Терзаясь в сомнениях, я удовольствовался легким покашливанием — что-то среднее между сдерживаемым смехом и першением в горле.
— А что это за книга? — спросил он.
От зрячего человека можно скрыть истину — ложь иногда необходима. Но лгать тому, чьи глаза потухли, — подло, низко и недостойно. Повинуясь отчасти голосу чести, а может быть, также и суеверию, я решил сказать ему правду, которую все же облек в осторожные предположения.
— Возможно, эта книга могла бы оказаться той, что приписывают Абу-Махер аль-Мазандарани, — «Сотое Имя». Но прежде чем судить о ее подлинности, я хотел бы рассмотреть ее дома.
Он три или четыре раза ударил палкой о землю и шумно вздохнул.
— Зачем нужно сотое имя? Я с детства знаю все имена, которые требуются для молитвы, зачем бы мне понадобилось сотое? Скажите мне, ведь вы прочли столько книг на всех языках!
Он вынул из кармана четки и принялся их нервно перебирать, ожидая моего ответа.
У меня не было причин спорить с ним из-за сотого имени. Я, однако, чувствовал себя обязанным объясниться.
— Как вы знаете, некоторые утверждают, что высшее имя позволяет творить чудеса…
— Какие чудеса? Идрис владел этой книгой столько лет, какое чудо совершила она, чтобы ему помочь? Сделала ли она его менее жалким? Менее дряхлым? От какого несчастья она его уберегла?
Потом, не дожидаясь моего ответа, он удалился, в возмущении потрясая своей палкой.
Когда я вернулся домой, первой моей заботой было спрятать книгу от моих племянников, особенно от
