жить одному, естественно и легко, знать, что, куда бы ты ни прибыл, это и есть осененный благодатью рай; я уверен, что пчеловод не мечтает о тихой старости и любящих внуках, ухаживать за домашними растениями и пропускать перед сном стаканчик – это не для него.
Они совсем не думают об опасности, эти двое, приклеившиеся друг к другу меж надгробий старого кладбища, им и в голову не придет наложить на себя руки, оставив письмо, полное горьких и жалких слов, и дело тут вовсе не в легкомыслии, просто они из другого теста: он не дарил ей дорогих подарков и не искал в ней замены мамочке, она не требовала от него клятв любви и не напрашивалась в жены; не думаю, чтоб один сознательно искал в партнере то, чего не находит в себе – но нашел, безусловно нашел, и все, что нужно знать про мужчин и женщин, эти двое знают.
В здешних северных краях лето кончается рано, миг расставания все ближе, и будет горек, но женщина, конечно, не станет рыдать в голос, рвать на себе волосы и кричать, что ей теперь жизнь не мила, а мужчина не забормочет напоследок, что никак не годится в мужья, и уж тем более не скажет слов, которые способны отравить ей семейное счастье.
Итак, им суждена скорая разлука, но я уверен, что обоих впереди ждут радость и счастье, их дорога светла и пряма, и ничего плохого с ними не случится; бог весть, появится ли мужчина вновь в этих местах следующим летом, он и сам этого, наверное, не знает, скорее всего, он навсегда исчезнет из ее жизни, ведь даже если любовники условились о новой встрече, решать, куда мужчине держать путь, все равно будут пчелы, а пчелы послушны воле полевых цветов, у которых нет памяти о прошлом, в положенный срок они раскрывают лепестки и берут на себя роль сводников, соединяя бесхитростного молчаливого пчеловода с его женщинами – обычными, добропорядочными, незатейливыми, давно уже дожидавшимися часа любви; цветущие луга притягивают мужчину, ведут его из края в край, он, конечно, не ангел, но и не разбиватель сердец из тех, что тешут самолюбие, соблазняя чужих жен.
Ну вот неистовое соитие наконец доходит до высшей точки, и тела любовников сотрясаются в самозабвенном экстазе, женщина отчаянной амазонкой несется во весь опор невесть куда на взмыленном, неоседланном жеребце, и каждый миг этой головокружительной скачки сбрасывает с ее плеч груз бытия, наполняет все ее существо жизнью, она судорожно захлебывается солнцем и светом, изгибается назад всем своим упругим телом и сразу же падает лицом вниз, словно сраженная винтовочным залпом, ее тело дрожит мелкой дрожью, сейчас она просто самка, женская особь, ее страсть, выплеснувшись, уносится вдаль и стремительно выгорает на солнце, посверкивая искрами, а взамен приходит блаженная истома, подобная божьей благодати, и душа плещется золотой рыбкой в звенящем ручье, вот она – любовь, ее можно потрогать руками, попробовать на язык, это из-за нее центр вселенной изменил координаты, мироздание стало вращаться вокруг одурманенных любовников – такова великая сила любви.
До моего слуха доносится бессвязное, бесстыдное бормотание утоленной жажды, похоже, что снимки выйдут чересчур откровенными, но это не в ущерб моей профессиональной репутации, я превосходно выполнил свою работу: нашел потрясающий объект и сфотографировал его так, что получился настоящий шедевр.
Подглядывающая девочка втянула голову в плечи, растерянно хлопает глазами, сегодня она получила драгоценный дар судьбы, он поможет ей стать счастливой, и не думаю, что теперь она съежится, замкнется в себе, станет смотреть на взрослых со страхом, кто знает, как сложится ее судьба, но она наверняка будет яркой, а в старости богатой воспоминаниями, никто уже не собьет девочку с толку, не отнимет у нее главное знание о жизни.
Голые, покрытые потом любовники никак не расцепят объятий, вот женщина протягивает руку, берет банку пива, отпивает и из губ в губы поит мужчину, над ними роятся взбудораженные пчелы, трубят гимн триумфу телесной любви.
Я и не заметил, как исчезла девочка, на замшелом камне остался недоеденный персик, его мякоть уже начала чернеть, а девочка будто сквозь землю провалилась, да нет же, вон она, идет по тропинке, спускающейся в долину, и только теперь, со спины, я узнаю ее, я видел ее раньше – она дружит с дочкой женщины, которая в эту минуту не спеша натирает лоб и щеки горячей беловатой жидкостью, исторгнутой из тела мужчины.
А он снова завел свою песенку, голос у него красивый; радуга заслушалась, расслабилась и постепенно стала таять.
Пчелы зачем-то потянулись за удаляющейся девочкой, и мне на ум приходит странная фантазия: маленькое тельце, утыканное острыми жалами, быстрая смерть от болевого шока, и никто ни о чем не узнает; не хотелось бы, чтобы в моей коллекции появился такой снимок.
