Наседкин Николай
Казнить нельзя помиловать
Николай Наседкин
Казнить нельзя помиловать
Повесть
Часть I
1. Валентин Васильевич Фирсов
Валентин Васильевич Фирсов не знал, что сегодня, 23 июля 1988 года, умрет...
Да и как он, молодой, 42-летний мужчина, туго, как мешок мукой, набитый здоровьем, мог думать о смерти в это звенящее летнее утро, если судьба в последнее время особенно баловала его, задаривала, угождала ему.
Перед Новым годом он наконец-то выцыганил четырехкомнатную квартиру и именно в том районе, где и положено жить уважаемым и уважающим себя жителям Баранова. В этом областном центре из трех районов высоко котировался только один - Ленинский . Здесь и речка Студенец прохладой дышит, и Пригородный лес сразу за мостом висячим, а там и дачки - рукой подать: не надо по окружной дороге автобусить по жаре и пыли.
Валентин Васильевич, когда восемь лет назад попал по щучьему велению, по одного сановного земляка хотению из завотделом глубинной районки сразу в редакторы областной молодёжки, то, соответственно, сразу получил квартиру и именно в Ленинском. Не квартиру, а, по тем временам, для трех человек двухкомнатный дворец. Но вот семейство увеличилось, родился еще наследник, и Валентин Васильевич начал хлопотать, заглядывать в высокие кабинеты с двойными массивными дверями, плакаться о своем житье-бытье.
В конце концов связи сработали, ему сказали: 'Ладно, будут у тебя три комнаты'. Валентин Васильевич заканючил, что-де ребятишки у него разнополые, да и, может, скоро еще один строганётся. Это - одно. А другое: ему ж без отдельного домашнего кабинета никак нельзя, ну совершенно невозможно - по газетной работе то-сё надо на дом брать, да и он же над книгой 'Рыбацкие побаски дедушки Ничипора' корпит, ведь обещают же издать в местном издательстве... Последний довод убедил: 'Ладно, получишь четырехкомнатную, только в Советском районе'. И вот тут Валентин Васильевич рискнул, ох как рискнул: сделал обиженное лицо, голос плаксивым - да разве можно жить в Советском районе-то? Да там только знаете кто живет?! Да там о рыбалке совсем забудешь!..
- Ох, Валя, Валя, подведешь ты меня, наглец ты эдакий, под монастырь, сказали ему с мягкой укоризной. - Так уж и быть, пробью тебе хоромы на Набережной, но учти - хе-хе! - книжку про деда Ничипора чтобы мне посвятил...
Вскоре Фирсов получил желанный ордер.
То же и с машиной. Уж как мечтал он о пятой модели 'Жигулей', как терпеливо томился в очереди. На свой допотопный 'Москвичок', хотя он и смотрелся совсем новеньким, ухоженным, Валентин Васильевич в последнее время и глядеть-то не хотел, а уж ездить на нем даже стыдился. И вдруг бах-трах-тарарах! - появляются в Баранове совсем невиданные 'Жигулята' восьмой модели. Ну прямо - маде ин не наше! Валентин Васильевич так загорелся, что и покой, и сон, и аппетит потерял, на службе, в редакции, сотрудникам веселую жизнь устроил, жену несколько раз до слез, до истерики довел. Да и то! Поунижаться, побегать, покланяться немало пришлось, прежде чем появилась в его гараже вместо надоевшего 'Москвича' и по глупости ожидаемой 'пятерки' шикарная 'восьмерка', похожая издали, как он считал, на автомобиль фирмы 'Рено'. Притом, прекрасного благородного цвета - 'кофе с молоком'. Совсем недавно Валентин Васильевич добавил последний мазок в картину своего автоблагополучия: достал импортную автомагнитолу с колонками и несколько кассет к ней уже с записями самых, как уверял приятель-продавец, популярных западных рок-групп...
Были у Фирсова и друзья-товарищи. Подобралась-сложилась настоящая крепкая компания из четырех мужиков, прочно склеенная общей страстью к рыбалке.
Притом, люди все не из последних: секретарь обкома партии Быков Анатолий Лукич (он и был земляком-благодетелем, ангелом-хранителем Валентина Васильевича), заместитель председателя Будённовского горисполкома Ивановский Павел Игоревич и журналист из будённовской городской газеты 'Местная правда' Крючков Виктор Валерьянович. Само собой, по мнению Фирсова, этот Крючков несколько выбивался из их номенклатурной компании, но, во-первых, рыбалка всех уравнивает - от кочегара до министра, а во-вторых, Виктор Крючков считался подающим надежды писателем, в свои сорок лет опубликовался в двух сборниках прозы молодых и умел очень здорово рассказывать всякие истории, за что ценился и уважался особо Анатолием Лукичом Быковым...
И, конечно же, среди подарков судьбы Валентин Васильевич числил Юлю Куприкову. Еще бы! Он и думать никогда не думал, что в таком солидном возрасте, уже утратив упругость и шевелюрость молодости, он вдруг заимеет самый настоящий роман с дивчиной в два с лишним раза моложе его. Самый настоящий роман!..
Таким образом, Валентин Васильевич Фирсов рано утром в день своей внезапной трагической смерти был не просто счастлив - он был донельзя счастлив. К своему жизненному финишу он подплыл на гребне довольства и благополучия, имея громкую по областным масштабам должность и радужные перспективы на скорое повышение, хозяйственную жену, которая заведовала кафе со всеми вытекающими отсюда последствиями, двух детишек, зачатых в абсолютно трезвом состоянии и потому вполне нормальных, новую просторную квартиру в престижном районе города, мужскую благородную компанию, увлекательное хобби в виде рыбалки и молодую свежую любовницу. К тому же, Валентин Васильевич имел еще довольно крепкое здоровье и тридцать без малого тысяч рублей на двух сберегательных книжках.
Живи и радуйся!..
Проснулся он в пять тридцать утра, минуты за три до мгновения, когда должен был взорваться будильник. Валентин Васильевич вообще вставал всегда рано, часов в шесть даже и в выходные, имел внутри четкое чувство времени и любил прихвастнуть при случае, что уже много лет ни разу не слышал по утрам будильничного звона - просыпался сам.
Очнулся он от сна в своем домашнем кабинете. Как Анна Андреевна, жена, ни обижалась, какие скандальчики ни закатывала, но Валентин Васильевич все чаще и чаще уединялся на ночь в этой комнате. Предлог предъявлялся всегда один, но, по мнению супруга, неотразимый - ему надо с вечера в тишине поработать и назавтра пораньше вскочить, так зачем же ее, женушку ненаглядную, беспокоить... Анна Андреевна, конечно, догадывалась об истинных причинах разнокомнатного житья-бытья, и потому почти каждый вечер перед отходом ко сну в доме нагнеталась напряженная междусупружеская обстановка. Побеждал обыкновенно Валентин Васильевич, чувствуя за собой превосходство разлюбившего человека, и, оставив ворчащую, а то и плачущую половину в спальне, запирался в кабинете. В этой комнате Валентин Васильевич ощущал себя не просто человеком - большим человеком, даже (страшно сказать!) Писателем.
Он спустил с дивана на мягкий коврик ноги и, всласть потягиваясь, уже в тысячный раз проинвентаризировал взглядом свои владения. Каждая комната в квартире была отделана и обставлена в определенной цветовой гамме. Аристократический стиль! Общая зала золотилась светлой мебелью и желтизной обоев, детская была зеленой, спальня родительская - голубой, а вот кабинет Валентина Васильевича стал красным. Красный цвет, говорят, бодрит и раздражает, а писателю, сочинителю в моменты творчества обязательно надо пребывать в раздраженном, бодром состоянии духа.
Солнце уже просвечивало вовсю алые оконные драпировки и освещало письменный двухтумбовый стол с незаконченной рукописью очередной рыбацкой побасенки на нем, ярко-красную портативную машинку 'Унис', такую же, как у Фазиля Искандера, Андрея Вознесенского, Виктора Астафьева и других знаменитых старших собратьев Валентина Васильевича по перу; стеллажи, закрывающие одну стену сплошь от пола до потолка. На Дом печати регулярно спускались подписи, и редакторам газет они вручались аккуратно без всякой очереди. Туго стояли шеренги голубых томов Чехова, синих Жюль Верна, светло-зеленых Достоевского, красных Маяковского... Плотно теснились различные словари и справочники. Правда, на многих из них синели штампы редакции газеты 'Комсомольский вымпел', но разве редактору не может дома понадобиться тот или иной словарь?
'Как только буду уходить из редакции, так сразу все словари и верну, думал Валентин Васильевич, натыкаясь на редакционный штамп, но порой делал в мыслях неожиданный кульбит: - А если и не верну - не велика для них потеря, еще достанут!'
Из общего фона и колорита комнаты явно выбивался массивный тёмный шкаф, похожий на шифоньер, и
