Белое проклятье

сохнет при мысли о том, что я окажусь хозяином настоящей лаборатории, где можно будет обработать, осмыслить и, наконец, привести в христианский вид целый сундук добытых нами материалов. Сегодня я слишком мало знаю, в лучшем случае - только то, что знают мои коллеги, и не могу, да и не считаю себя вправе осуществить мамину мечту - написать большую монографию о лавинах; а завтра - почему бы и не дерзнуть? Кто сказал, что Уваров всю жизнь обречен поставлять сырье, а не готовую продукцию? И я тихо мечтаю о том, какой прекрасной может стать жизнь. Я не страдаю излишней доверчивостью, мой скромный жизненный опыт убедил меня в том, что ничто другое люди не забывают с такой легкостью, как свои обещания. Это даже не считается предосудительным - обнадежить клиента и напрочь забыть о его существовании, едва лишь он перестанет зудеть на ухо; наоборот, почтительное удивление и даже подозрение в том, все ли у него на месте винтики, вызывает человек слова, этот голубоглазый чудак, который пуще всего на свете боится прослыть трепачом. Таких нынче днем с огнем не очень-то найдешь, они старомодны и смешны, как пиджаки с ватными плечами и брюки паруса. Куда современнее мой друг Мурат: будь на месте Алексея Игоревича Мурат, я не поверил бы ему, поклянись он самой длинной и замысловатой клятвой, потому что знаю, что выполняет он обещания только и исключительно тогда, когда это ему выгодно. А вот Алексею Игоревичу я поверил сразу и безоговорочно не только потому, что уж очень хотелось поверить, но, главным образом, потому, что он оставил у нас до осени свои 'россиньолы', как древние когда-то оставляли заложников. А если серьезно, то поверил бы ему без всякого залога. Ладно, поживем - увидим, как говорят мудрые люди, когда ничего более умного им в голову не приходит. Вертолетная площадка находится за 'Актау', со стороны южных склонов. С фасада гостиница словно вымерла, ни в задернутых шторами окнах, ни на балконах никого не видно, лишь откуда-то издали доносится какой-то непонятный гул. - И в медпункте пусто, - приподнявшись на цыпочки и заглядывая в окно, говорит мама. - Его тоже перевели? - На безопасную сторону, - отзывается Надя. - Мурат распорядился в первую очередь. - Умница, - хвалит мама. - Я знала, что в конце концов он прислушается к голосу разума. А в какое помещение? - В очень хорошее, - туманно отвечает Надя. - В какое же? - В хорошее. - Надя прячет улыбку. - В библиотеку. - Что-о?! - Мама хватается за голову. - Он сошел с ума! - Впустить лису в курятник! - подливает масло в огонь подхалим Гвоздь. - Они разворуют нам все книги! Мама бежит к центральному входу, а мы огибаем гостиницу с торца и - становимся свидетелями редкостного зрелища. Гул, который с минуту назад казался мне загадочным, объяснился чрезвычайно просто: вокруг вертолетной площадки, огражденной живой цепью из инструкторов, дружинников и милиционеров, веселится добрая сотня туристов. Мурат, прикрыв мощным телом входной люк вертолета и воздев кверху руки, взывает к лучшим чувствам: - Будьте сознательны, это спецрейс, у меня распоряжение срочно вывезти товарища... - Петра Ивановича Загоруйко? Это я! - Какого там Загоруйко? - несется из толпы. - Моя фамилия Терехов! - Всех вывози! - Товарищи, у меня завтра начинается турнир! - Алексей Игоревич! - завидев нас, кричит Мурат. - Прошу пропустить товарища академика! - Все здесь академики! - Может, штаны он шьет для академиков! - У меня ребенок с температурой! - Алексей Игоревич! - К нам подлетают Вадим Сергеич с мадамой. - Где ваши вещи, мы поможем! Алексей Игоревич тихо стонет. - Пра-пустить! - громовым голосом орет Мурат. - Абдул, обеспечить посадку товарища академика! - Иду! - срывающимся фальцетом кричит Вадим Сергеич, хватает за руку мадаму и через образовавшийся проход бежит к вертолету. Под смех и улюлюканье толпы их тащат обратно. - Ой, не могу! - бушует Алексей Игоревич. - Чаплин! - Пра-пустить! Свист, хохот, визг! А толпа все прибывает, из нижних окон прыгают, из верхних спускаются на веревках и простынях все новые претенденты, у многих за плечами рюкзаки, в руках чемоданы. - Жре-бий! Жре-бий! Жре-бий! Это дирижирует барбосами Катюша. Они без вещей, просто дорвались до развлечения и валяют дурака. А я-то еще удивлялся, что они пропускают такой балаган. - В вертолет у нас имеют право... - звонко провозглашает Катюша и взмахивает рукой. - ...и мореплаватель, и плотник, и академик, и герой! ревут барбосы. - Жре- бий! Жре-бий! - Жребий! - подхватывает толпа. - Сажай с ребенком! - Товарищи, у меня турнир! - Все равно продуешь! - Умоляю, завтра моей теще сто лет! Полный балаган! - Где он? - К нам с выпученными глазами прорывается Абдул. - Кто, Алексей Игоревич? - Надя не умеет врать, у нее получаются слишком честные глаза. - Разве его нет? Ах да, у него какие-то дела. - Дела у него, - поясняет Гвоздь. - Он занят! - Сбэжал! - кричит Мурату Абдул. - Дэла у него, занят! Зло жестикулируя, к Мурату подходит Захаров, командир вертолета: показывает на часы, тычет пальцем в небо. - К черту! - рычит Мурат. - Абдул, веди травмированных! Эй, где там туристка с ребенком? - Правильно! - Товарищ Хаджиев... - взывает Катюша. - ...мо-ло-дец! - скандируют барбосы. - Хаджиеву гип-гип... - Ура! Ура! Ура! Толпа расступается перед героями в гипсе. Первым скачет на костылях тот самый закованный, который советовал мне ради Катюши отложить собственные похороны. - Отбили? - кивая на барбосов, злорадно спрашивает он. Растяпа! - От растяпы слышу, - вяло огрызаюсь я. - Нога в гипсе тоже не лучший сувенир, который можно вывезти из Кушкола. Но закованный, конечно, врубил в солнечное сплетение, вряд ли мне теперь удастся погадать Катюше по руке. Наверное, старею, все-таки четвертый десяток, без особой горечи думаю я, года два назад у меня таких осечек не было. Катюша показывает на меня пальцем и со смехом что-то говорит, а свора слушает ее, радостно разинув пасти. Снова что-то затевают, собаки. Петя прав, за этой компанией нужно смотреть в оба. - Не огорчайся, - сочувствует Надя, - не на ней свет клином сошелся. - Он сошелся на тебе, - ворчу я. - Я рада, что ты пришел к этому выводу. - Не пришел, а еще ковыляю. - Ну, это по моей специальности, я тебе помогу, - обещает Надя. Пока мы обмениваемся любезностями, посадка в вертолет продолжается. Мурат в самом деле молодец, нашел верный способ усмирить толпу: на места битых-ломаных никто не претендует. Замыкают их шествие двое таинственных субъектов, таинственных потому, что их физиономии по глаза обмотаны шарфами; субъекты волокут носилки, в которых, прикрыв лицо руками, жалобно стонет женщина. Продвижение носилок сопровождается всеобщим сочувствием: все-таки для толпы, даже неуправляемой, есть святые вещи. - Потерпи, милая... - На операцию, да? Субъекты хрюкают что-то неопределенное и ускоряют шаг. - Я ее не помню, - озадаченно говорит Надя. - Наверное, из 'Бектау'. Мне смешно, вспоминаю мамин рассказ. Она встретила на московской улице бывшую школьную подругу, ныне известного хирурга. Они разговаривали, обменивались новостями, и тут к ним подошел сияющий молодой человек и низко, с чувством поклонился: 'Большое вам спасибо, Вера Петровна, вашим золотым рукам!' И ушел. Вера Петровна вот так же озадаченно смотрела ему вслед и бормотала: 'Не помню, кто же это... кто же это... ба, геморрой!' Между тем скорбно согнутые фигуры субъектов кажутся мне до странности знакомыми. Я всматриваюсь и, озаренный внезапной догадкой, делюсь ею с Абдулом. Тот ошеломленно хлопает себя по ляжкам и устремляется за носилками. - Таварищ Хаджиев, это абманщики! Плуты! Мурат делает ему страшные глаза, но Абдул не видит: он выполняет свой долг, разоблачает плутов. Субъекты почти бегут, они уже рядом с вертолетом, но Абдул их догоняет и... - Ах!! - вырывается у толпы. Свист, рев, стоголосое ржание! Из носилок на снег вываливается мадама и своим ходом рвется в вертолет. Петухов и композитор за ней. Но куда им против Абдула, экс-чемпиона республики по вольной борьбе! Только думаю, что благодарности за свое рвение он сегодня не получит... - Всем туристам немедленно возвратиться в гостиницу! громогласно возвещает Мурат. - Абдул, Хуссейн, обеспечить! Я разыскиваю глазами свору - никого нет, исчезли. Странно, это на них не похоже - бросить такой балаган на произвол судьбы. - Отправляй свою бетономешалку! - кричит кто-то Захарову. Тот высовывается из кабины и грозит кулаком, для вертолетчика 'бетономешалка' такое же оскорбление, как для моряка 'дырявое корыто'. - От винта! Толпа распадается, вертолетная площадка пустеет. К нам, бормоча на ходу проклятья, с грозным видом направляется Мурат. - Предоставь его мне, - вполголоса говорит Надя и чарующе улыбается Мурату. - Мы с Максимом поражены, как организованно и с каким тактом вы произвели посадку! Любого другого на вашем месте толпа могла бы растерзать. Искренне поздравляю вас, Мурат Хаджиевич. Я еще не видел ни одного человека, совершенно равнодушного к лести. Тем более когда мужчину осыпает похвалами молодая и привлекательная женщина. - Преувеличиваете, - скромничает Мурат. Он еще сердит, но основной заряд злости через громоотвод уходит в землю. Главное, Надежда Сергеевна, с толпой не надо рассуждать, она воспринимает только при-казы! - Для того чтобы приказать, нужны силы и воля, простодушно, от всего сердца говорит Гвоздь. - Не каждому это дано. Весь облик Гвоздя, от преданной физиономии до ботинок, свидетельствует о том, что он исключительно уважает Мурата. - Если бы каждому, некем было бы командовать, соглашается покладистый Мурат. - Однако не об этом речь. Какого черта академик... - Мурат, при даме... - упрекаю я. - Извините, Надежда Сергеевна. Так какого дьявола... Надя смеется. Мурат, не выдержав, присоединяется к ней, и мы вполне дружелюбно беседуем. Мурат благодарит Надю за маленького Хаджи, проклинаем Абдула, который своим усердием не по разуму помешал эвакуации уважаемых людей, и жалуется на Уварова, который поставил руководство в невыносимые условия. Я в свою