- Ждите, - сказала она, - я попробую.
Что я несу, подумал Роумэн. Я еще не отошел от виски в самолете и поэтому нес не просто ахинею, а непростительную глупость. Девица сейчас же расскажет о моем разговоре этому живчику. Ну и пусть, сказал себе Роумэн. Просто, видимо, я чувствую, именно чувствую, что все решится в считанные часы, поэтому тороплюсь; если все получится так, как я хочу, меня уже не будет волновать, что подумает обо всем сеньор Анхел и как он доложит об этом странном звонке своему куратору на Пуэрта-дель-Соль. Все решат часы, а потом будь что будет, нельзя планировать слишком далеко вперед, такое никогда не сбывается, и не потому, что ты плохо планируешь, просто помимо тебя планирует еще два миллиарда людей на земле, пересечения замыслов так неожиданны, несут в себе столько непредвиденного, что самая точная схема может разлететься вдрызг из-за того, что у какого-нибудь неведомого тебе месье Жюля или фрау Анны заболит живот и он или она не позвонят мистеру Рипкину, который должен был принять решение по делу сеньора Альвареса, связанного с сэром Летсби, от которого-то и зависело решение одного из звеньев твоей схемы.
- Алло, я соединяю вас, доктор. Добавочный сеньора Анхела три двенадцать.
- Благодарю вас, я записываю, три двенадцать, - повторил Роумэн, подвинул к себе пачку сигарет, дивясь тому, что его палец машинально рисовал три цифры: постоянная игра в ложь даже с самим собой, врожденная пакость человечества...
- Анхел де Пальма, - услыхал он несколько взволнованный голос мышиного жеребчика. Эронимо сказал, что красавец освещал монархистов, рьяно выступавших против фаланги, за возвращение короля; иногда его прикомандировывали к иностранцам из англоговорящего мира, чтобы присмотреться к визитерам, не тащат ли те связи от республиканской эмиграции.
- Бога ради простите, сеньор де Пальма, - сказал Роумэн. - Сеньорита отказывалась соединить меня с архивом, убеждала, что у вас по-прежнему нет телефона, и мне поэтому пришлось пойти на хитрость, ибо я высчитал по ее голосу, как она к вам относится... В нерабочее, понятно, время...
И - не рыпайся, подумал Роумэн; вы мавританцы, над чем у нас смеются, то у вас кончается ножом, который всадит тебе в спину брат этой самой обесчещенной телефонистки.
<А почему же ты не всадил нож в живот Гаузнера?> - услыхал он насмешливый голос, сморщился, как от зубной боли, и вытащил сигарету заледеневшими пальцами.
- Что вам угодно? - кашлянув, спросил Анхел.
- Мне нужен доктор Брунн, если вас не затруднит.
- Кто его просит?
И Роумэн ответил:
- Коллега.
Через несколько секунд Штирлиц взял трубку, и Роумэн испытал странную радость, услыхав его бесстрастный, чуть суховатый голос.
- Зайдите к Кемпу, - сказал Пол, не назвавшись, - и пригласите его спуститься вниз. Скажите, что я привез ему очень важную информацию и что я хо...
- Он уехал два часа назад, - перебил его Штирлиц, заново удивившись той бледности, которая была на лице Кемпа, когда они встретились в лифте. Кемп сказал, что сегодня попозже вечером за Штирлицем заедет его, Кемпа, друг, надо бы вместе поужинать, есть чем обменяться, говорил нервно, покусывая свои красивые чувственные губы.
- Куда он уехал? - спросил Роумэн.
- Не знаю... В последние недели он как-то забывает мне докладываться, совсем отбился от рук.
- Исправим, - пообещал Роумэн. - Позвоните ему домой. Вы знаете его номер?
- Это не проблема. Узнаю.
- Скажите, что вы сами подъедете к нему. Я буду возле вас, на углу, через двадцать минут, спускайтесь.
Сев в машину, Штирлиц сказал:
- Дома его нет. Экий вы встрепанный... Что-нибудь произошло?
- Произошло, - ответил Роумэн задумчиво. - Ладно, едем дальше, там разберемся... Произошло много интересного, Штирлиц... Сколько уплатите, если я скажу, что мне известно, кто убил Вальтера Рубенау?
- От кого пришла информация?
- От Мюллера.
Штирлиц достал сигареты, закурил, покачал головой:
- Комбинируете? Или - правда?
- Я только что из Мюнхена. Я говорю правду. Хотя и комбинирую. На ваше счастье в архиве Гиммлера сохранилась запись телефонного разговора Мюллера с неустановленным абонентом. Группенфюрер сказал этому неустановленному абоненту: <Срочно сработайте человека, фотографию которого вам покажут. Это некий Рубенау. Не спутайте его. Тем препаратом, который вам сейчас передаст профессор из Мюнхена, можно работнуть дивизию. Это - то же самое, что готовили Шелленбергу для Штрассера и чем вы работали на пароме. Невыполнение задания исключается. Речь идет о компрометации того же красного, как и в первом эпизоде>. Мог быть такой разговор?
- Я бы очень хотел, чтобы этот разговор сохранился.
- Он сохранился.
- Вы его привезли?
- Нет... Зато я привез другое... Я привез значительно более ценное, чем эта запись... Я привез из Мюнхена очень важный вопрос, Штирлиц... Он звучит так: <Что же выходит, доктор? Получается, что вы - красный?>
Штирлиц глубоко затянулся, внимательно посмотрел на измученное лицо Роумэна, покачал головою, тихо, словно блаженствуя, рассмеялся и ответил:
- Красный. Не коричневый же. Разве у вас глаз нет?
ШТИРЛИЦ - XX __________________________________________________________________________
Роумэн аккуратно припарковал машину возле своего дома и долго не отрывался от руля, задумчиво глядел на Штирлица:
- Зайдем ко мне, - сказал, наконец, он, - я приму душ и переоденусь. А потом сядем и спокойно поглядим в глаза друг Другу.
- Глядеть будем молча? - спросил Штирлиц. - Если молча - я согласен.
- Красные так же подозрительны, как коричневые? - усмехнулся Роумэн.
- Красным, которые работали против коричневых в их доме, надо было постоянно думать о своей голове, пригодится для дела, поэтому они действительно весьма осмотрительны и зря не искушают судьбу.
- Ладно, там решим, как глядеть - молча или обмениваясь впечатлениями...
- Позвоните Эрлу Джекобсу, кстати говоря. Ему донесут, что я самовольно бросил работу, у н а с в ИТТ такое не принято...
- Вам туда больше возвращаться не надо, - сказал Роумэн.
- Это как?
- Так. Вы в прицеле. За вами идет охота. Мне и кабанов-то жаль, а уж людей - подавно.
Они поднялись на четвертый этаж; возле двери в свою квартиру Роумэн опустился на колени, тщательно осмотрел замок, достал из плоского чемоданчика конверт с <пылью>, снял с ручки двери <пальцы>, только после этого осторожно повернул ключ и вошел в сумрак прихожей, сразу же ощутив сухой, горьковатый запах <кельнской туалетной воды>, которую Криста заливала в ванну.
Сколько надо дней, подумал Роумэн, чтобы новый запах сделался в твоем доме постоянным? Она прожила у меня девять дней... Сколько же это-будет часов? Чуть больше двухсот... Двести шестнадцать, если быть точным, самая считающая нация, это у нас получается автоматически, щелк-щелк, и готов ответ, платите в кассу. Интересно, а сколько минут прожила у меня Криста? Двести шестнадцать на шестьдесят. Интересно, смогу в уме?
- Сейчас, - сказал Роумэн, - садитесь и наливайте себе виски, доктор.
Он замер, начал считать, вышло двенадцать тысяч девятьсот шестьдесят минут. Достав ручку, он пересчитал на уголке салфетки; сошлось.
А если разбить минуты на секунды, подумал он, тогда Криста прожила у меня вообще уйму времени. Я
