вас держу. Пошел, пошел, смелее!..
Это было унизительно. Бессильные руки не умели больше подтягивать грузное тело, вялые, как макаронины, ноги безнадежно шарили по кафелю в поисках опоры… карамора на оконном стекле… старая больная безмозглая карамора… Подпираемый и выпираемый вон, подсаживаемый и подталкиваемый, он карабкался, елозил по скользкой кафельной стене, цеплялся ни за что, задыхался, хрипел, обливался мучительным потом, и в конце концов, сам не понимая как, оказался: сначала – в узком лазе окна, а потом, отчаянно отпихнувшись от воздуха, – в какой-то неглубокой сырой яме с цементным полом и цементными же, наощупь, стенками… Задыхаясь и скорчившись, он сидел, неестественно переплетя онемелые ноги, не чувствуя рук, не чувствуя ничего, кроме выкипающих легких… у него не было сил даже закрыть глаза, и он видел невысоко над собою смутное пятно слабо подсвеченного тумана, перечеркнутое решеткой. Ну, все, думал он. Это – мой последний рубеж. Все. Укатали сивку крутые горки… Сейчас какая-нибудь жила лопнет, и – карачун…
Видимо, на какое-то время он-таки отключился: вдруг рядом оказался Иван, сосредоточенный, как хирург, и холодные влажные пальцы его – повыше ключицы, где, кажется, еще что-то там билось, хлопотало, дергалось и жило.
– Ничего, ничего… – сказал он настороженно-внимательным глазам. – Держусь пока. О-кей. Что там у тебя дальше в программе?
– Вставайте, – сказал Иван и сам поднялся, а потом наклонился над ним, подхватывая, поудобнее, под руки. – Вот так… Хорошо… Видите там – свет?
Они оба стояли теперь в этой цементной яме, головы у них были выше среза, и он мельком отметил, что решетка, только что закрывавшая яму сверху, теперь отсутствует. Он видел и свет, о котором говорил Иван, но более того, честно говоря, он не видел ничего. Все вокруг было заполнено ледяным густым туманом, слегка подсвеченным в трех местах, причем ярче всего именно там, куда показывал Иван.
– Вот здесь – стена, – продолжал между тем Иван, негромко, но и не шепотом. – Там где свет, там главный вход. Там стоят наши машины, обе, «броневичок» поближе, «керосинка» – подальше. Охраны нет… Вы меня слушаете?
– Да, – сказал он. – Но не понимаю. Пока.
– Сейчас поймете. Дело нехитрое. Они нас никак здесь не ждут, поэтому риска – никакого. Главное – темп…
Это тебе только кажется, что главное – темп, подумал он. Главное – не нагородить глупостей. И так уже нагорожено – вчетвером не разгребешь. Сам Хозяин, лично, совершив, понимаете ли, побег, словно распоследний псих, из больницы, вылез через сортирное окно во двор и теперь стоит заледенелыми ногами в сырости, одетый в сиротскую хламиду, обклеенный чужими волосами, дышит ртом, чтобы не вырвало, и готовится идти на прорыв… Зачем? От кого побег, от какого врага? Из какого такого окружения – на прорыв?.. Ни на один из этих вопросов ответить он был не способен, даже и не пытался. Но еще менее способен он был представить себе, как возвращается сейчас в койку, ложится (в тапочках) под одеяло и с тихим терпением ждет появления генерала Малныча или, того похуже, странного доктора Бур-мур- щихина…
– Я не пойму, Босс: вы слушаете меня или нет? – сказал Иван с раздражением, прервав самого себя на полуслове.
– Я тебя слушаю. Но мне этот твой план не нравится. Ты разобьешься вдребезги, а ворот не вышибешь. Мне все равно тогда придется прыгать через стену, а ты останешься у них, и они тебя прикончат. На вполне законных основаниях. Не задумываясь, понимаешь?..
– Вы не обо мне думайте, вы о себе думайте…
– Нет. Я буду думать об нас обоих. И о Майкле, который сидит там сейчас и вообще ничего не знает…
– И о Крониде, которого они – ждут в засаде не дождутся…
– Откуда ты знаешь про засаду?
– А вам какая разница, откуда? Я так и знал, что обязательно начнутся споры и разговоры. Можете вы мне хоть раз в жизни доверится? Без разговоров?
– Я тебе всю жизнь доверяюсь.
– Вот и делайте, что я сказал.
– Нет. Мы садимся оба в «броневичок» и прыгаем через стену…
– Их же надо задержать, вы понимаете?
– Понимаю. За рулем – ты. Мне такой прыжок не сделать.
– Поймите: они сразу бросаются вдогонку, и нам не уйти. По такой дороге.
– Ничего. По бетонке – уйдем. По бетонке надо уходить, понимаешь? Кронид прибудет – по бетонке, надо его там встретить… А главное: мне на три с половиной метра не прыгнуть, понимаешь? Я разобьюсь.
– Они ж не станут нас догонять, они будут стрелять.
– Ничего. Если за рулем будешь ты, – уйдем. И вообще: кто не рискует, тот не пьет шампанского.
Иван молчал несколько секунд, громко и агрессивно сопя коротким своим носом. Потом сказал:
– Терпеть не могу шампанского.
– Я тоже. А вот Кронид – обожает!
– Если б не Кронид, хрен бы я пошел на эту авантюру.
– А уж я бы!.. Лежал бы сейчас себе в коечке…
– И ждал бы пока они вас тихо прирежут. На вполне законных основаниях.
– Ничего подобного. Как же тогда моя Таинственная Сила?
– Эх, Стас Зиновьич, – сказал Иван. – А может быть, ее здесь-то как раз и делают, вашу Таинственную Силу? А?
Это было, по меньшей мере, логично. Ай да Иван! На такое заявление невозможно было ответить сразу. Ни да, ни нет. И не сразу – тоже.
– Ладно, – сказал наконец Иван решительно. – Держитесь за мной, я иду первым.
Все произошло довольно быстро и – поначалу – без никаких приключений. Короткое бесшумное путешествие сквозь туман. Вдоль шершавой стены здания. По остаткам сухой травы, пробившейся сквозь асфальт и в трещины между бетонными плитами. Было холодно. Туман садился на лицо как влажная паутина. Где-то играла музыка, голоса раздавались, и никому не было до них дела.
Они были уже рядом с машинами. Уже стремительный профиль «адиабаты» можно было различить на фоне оранжевого свечения, десять шагов до нее оставалось, – как вдруг в светящемся тумане возникло движение, и объявился там энергичный силуэт: крутые плечи, фуражка с длинным козырьком, выпуклые усы и коротенькая трубка-носогрейка, модная с недавних пор в унтер-офицерских кругах некоторых родов спецвойск.
Это был очередной прапор из охраны. Что-то понадобилось ему здесь, у машин, что-то он там искал. Или проверял. Или намеревался стибрить по-быстрому. Пока суд да дело. Под покровом ночной темноты. Чем-то он там тихонько лязгал, металлически крякал и позвякивал. Сгибался, исчезая во тьме и тумане, и снова распрямлялся. Шевелились крутые плечи. Иван следил за ним, окаменев лицом и телом. Иван сделался неузнаваемо страшен. Мертвенная угроза угадывалась в нем сейчас – зародилась вдруг и зажила своей, отдельной и опасной жизнью.
Он хотел сказать Ивану: не надо, Господь с ним, не судьба, вернемся, и будь что будет, но Иван, на глядя, положил на мгновение ледяную ладонь свою ему на губы и – исчез. Как давешний баскер. Без шороха, без малейшего движения воздуха, вообще без всякого предварительно движения. Как тень на стене исчезает, когда выключают за ненадобностью сильную лампу.
Несколько тошных мгновений протекло, а все никак ничего не происходило. Энергичный прапор стоял теперь, привалившись задом к «адиабате» и чиркал зажигалкой – словно сверчок за печкой. Синевато- оранжевый огонек озарял его сосредоточенный нос. Трубка не желала разгораться.
Глупо, подумал он. Глупо вот так умирать, своим последним желанием имея – раскурить упрямую носогрейку. Не хочу об этом думать. Я же знаю, что все это – рядом: последняя минута, последнее желание, последняя судорога жизни… Он прикрыл глаза, не желая ничего видеть, а когда вновь раскрыл их, видеть уже было нечего. Прапора не стало. Дверца машины была уже распахнута, Иван звал его, делая невнятные
