– Значит, ты девчонке жизнь просто так испакостил?
– Почему это испакостил?
– Ну, Курылев! Ну, почемучка с ручкой! Она уже три медосмотра пропустила… Сержант так крутанул «баранку», что Мишка чуть не вылетел из машины.
– А ты что, следишь за нами?
– Слежу.
– Спецнацзадание? Ренат даже оторвался от дороги и с интересом поглядел на Курылева, соображая: случайно тот ответил так удачно или просто раньше дурачком прикидывался?
– Если б задание, ты уже давно бы не ассенизатором, а дезактиватором работал! Понял?
– Понял, – без затей кивнул Мишка. Они уже подъезжали к Демгородку, и на сторожевых вышках, стилизованных под теремки, можно было разглядеть часовых, топтавшихся возле крупнокалиберных пулеметов. Солнце еще не взошло, но над лесом облака уже светились изнутри рыжим огнем. Простояли еще на третьем КПП. Молодой бестолковый сержант куда-то звонил, потому что, понимаете ли, после угрожающих писем президентам и мордобоя возле «Осинки» пропускной режим ужесточили. В довершение всего он еще стал дотошно осматривать 'газик'.
– Львов ищешь? – презрительно спросил Хузин.
– Согласно приказа! – бодро ответил тот. К домику № 55 подрулили, когда солнце уже взошло и висело над лесом, точно новенькая медаль 'За верность России'. На крылечке стояли два спецнацгвардейца с автоматами и дежурный санитар в белом халате. Они курили, ржали и жрали крупную клубнику, насыпанную в белую докторскую шапочку, которая в нескольких местах пропиталась кровавыми пятнами.
– С прибытием, господарищ сержант! – поприветствовал спецнацгвардеец.
– Ну как он? – сурово глянув, спросил Ренат.
– Готов.
– Острая сердечная недостаточность, – пояснительно добавил санитар.
– А где № 55-Б?
– Рыдает. Я хотел ее осмотреть, чтобы лишний раз в медпункт не гонять. Не далась – гордая… Спецнацгвардейцы захохотали и игриво посмотрели на Курылева – источник их эротических отдохновений. Изолянт № 55, Борис Александрович, отец Лены, лежал, вытянувшись на кровати, и, казалось, просто спал с открытым ртом. Она сидела рядом, смотрела в пространство и держала обеими руками неживую ладонь отца.
– Жаль, что так получилось… – помолчав, выговорил Ренат. Лена в ответ только пожала плечами.
– Он успел? – совсем уже по-другому, строго и тихо спросил сержант. Лена еле заметно наклонила голову.
– Ты запомнила? Лена закрыла глаза – то ли подтверждая, то ли потому, что не могла сдержать слезы.
– А что она должна запомнить? – встрял Мишка, с удивлением глядя на них.
– Не твое дело! – отрезал Ренат и выглянул в окно. – Я пойду с гробом разберусь, а ты поговори с этим Калибаном! Теперь все от него зависит. Времени мало, сейчас «похоронка» припрется! Ты меня поняла?
– Поняла, – отозвалась Лена, и Мишка не узнал ее голоса. «Похоронкой» в Демгородке называлась комиссия, состоявшая из начальника учетно-финансового отдела подъесаула Папикяна, главврача и представителя изолянтской общественности. Именно они актировали усопшего, после чего покойника на «санитарке» под обязательной охраной спецнацгвардейца везли в областной крематорий. Это была нелишняя предосторожность: время от времени случались нападения на машины 'скорой помощи'. Избавитель Отечества, несмотря на титанические усилия, пока не мог окончательно искоренить торговлю человеческими органами для пересадки – бизнес, ядовитыми цветами распустившийся при демократах. Одного пойманного 'почечного барона' адмирал Рык приказал самого 'с потрохами' пустить на трансплантацию! При этом он сказал: 'На Страшном суде ангелам придется потрудиться, выковыривая эту сволочь из добрых христиан!' Поговаривали, что глубокозаконспирированные 'Молодые львы демократии' тесно связаны с 'почечными баронами' и финансируются ими…
– Миша! Помоги мне! – вдруг громко, почти истерично крикнула Лена. Решив, что ей стало плохо, Курылев бросился к кровати и схватил Лену за плечи. Только тут он заметил, что веки у покойника сомкнуты неплотно и поэтому кажется, будто он незаметно подсматривает за ними.
– Ми-иша! Ты должен мне помочь! – повторила она. – Я здесь больше не могу… я боюсь… Они убьют нашего ребенка!
– Почему ты мне раньше ничего не сказала? Почему о нашем ребенке мне говорит Хузин? – с обидой спросил Курылев.
– Я боялась…
– Чего?
– Я всего боялась…
– И меня тоже?
– И тебя… Ты простишь?
– А Рената ты не боялась?
– Нет, он – друг… Лена выпустила отцовскую ладонь, и Курылев, оторопев от подтвердившегося страшного предчувствия, увидел, что безымянный палец мертвой руки согнут в масонский крючок. Мишка так уставился на этот коченеющий знак чужой тайны, что даже не заметил, как Лена встала с кровати и положила ему голову на плечо.
– Что ты от меня хочешь?
– Я хочу, чтобы ты увез меня отсюда! Меня и моего будущего ребенка…
– Нашего ребенка, – угрюмо поправил Мишка.
– Да… Конечно… Прости! Ми-ишка, я так хочу, чтобы мы с тобой отсюда уехали! Я люблю тебя…
– Лена! Ленхен! – Мишка обнял ее. – Что ты такое говоришь?! Ты же не девочка. Как я увезу тебя отсюда? Как?! Я же не Бог… и не полубог…
– Ренат знает как, – горячо зашептала Лена. – Мы уедем в Англию. У нас будет много денег! Ми-ишка, ты даже не знаешь, как хорошо в Англии! Там везде газоны и лужайки! А травка такая нежная, как… как… – Она расстегнула его рубашку и провела пальцами по волосатой курылевской груди.
– Хорошо, уедем, – кивнул он. – Но сначала ты мне скажешь, кто такой Ренат! Лена порывисто обняла Мишку и притянула к себе. Он думал, она просто хочет его поцеловать, но вместо поцелуя она прошептала ему на ухо три слова, которые решили все.
– Я согласен! – ответил Мишка и сам поцеловал Лену. – Я по тебе жутко соскучился!
– Ми-ишка… – чуть слышно ответила она. – Ми-ишка, у меня больше нет папы… Понимаешь, Ми-ишка, моего папы у меня больше нет… У забора уже толпились изолянты, пришедшие на несанкционированный траурный митинг. Чуть в стороне стоял № 62 с пластыревыми наклейками на лице и с большой адидасовской сумкой в руке. Очевидно, он решил к открытию прошмыгнуть в «Осинку», но узнал о смерти 55-го и задержался. Мордочка у человека-крота была грустная и виноватая… Тем временем спецнацгвардейцы под командованием Рената притащили со склада большой гроб, обитый сатином цвета «хаки», точно хоронить собирались отставного прапорщика. Кстати, это был один из тех редких случаев, когда Избавитель Отечества не сдержал своего слова. Поначалу он обещал «демокрадов», сделавших погребение самым дорогим в жизни удовольствием, хоронить, 'как цыплят, в целлофане'. Но отходчив русский человек…
– Пр-р-ропустить р-ритуальные пр-ринадлежности! – раскатисто крикнул сержант Хузин. Два спецнацгвардейца, расталкивая траурно-митингующих, потащили гроб к дверям. За ними шагал третий и нес черный несвежий костюм и пару ботинок-мокасин. При виде всего этого изолянты окончательно отвлеклись от прощальных слов и начали перешептываться. Ходили упорные слухи, будто каждый раз демгородковских покойников в крематории раздевают, а одежду и гроб возвращают назад, дабы сэкономить народные деньги.
– Сбоку, сбоку посмотрите, – зашептал кто-то. – Я очки забыл. На правом ботинке должна быть царапина! Я в прошлый раз специально гвоздиком… Мишка курил, сидя на траве, и потому сначала увидел только здоровенные десантные башмаки подошедшего к нему Хузина
– Ну, Болдуин? – молвил Ренат, и в этом вопросе была вся Мишкина жизнь.
– Думаешь, запряг? – спросил Мишка, поднимая глаза на Рената.
– Давно уже. Осталось покататься. Поедешь?
– Поеду…
– Молодец, смелый ты парень! Проверь машину! С таким грузом мы заглохнуть не имеем права… Поднимаясь с травы, Мишка подумал, что сержант здоров как бык да еще наверняка занимался карате или ильямуромкой – исконно славянской борьбой, введенной в армии по приказу Избавителя Отечества. Если что, один на один с Хузиным не справиться…
10
Из армии Курылева и вправду погнали по женскому поводу. Дело было так. К начальнику штаба полка из Санкт-Петленбурга прибыла погостить племянница, выпускница колледжа с резко гуманитарным уклоном. Когда в первый же день она пошла прогуляться по гарнизону, то сразу сорвала строевой смотр, так как солдатики перестали воспринимать команду 'равняйсь!', а равнялись исключительно на приезжую девчонку. Ничего удивительного в этом нет: еще в седьмом классе она тайком от родителей поучаствовала в конкурсе 'Мисс Грудь', организованном еженедельником 'Демократическая семья', и получила поощрительный приз 'за перспективность' – классный двухкассетник. Родителям она, конечно, наврала, будто магнитофон ей дала послушать подружка. Наверное, все это так и осталось бы ее маленькой девичьей тайной, если б однажды во время чинного домашнего ужина при включенном телевизоре на экране не возникли наиболее выдающиеся участницы конкурса, включая и обладательницу поощрительного приза 'за перспективность'. Разумеется, она ожидала чудовищной взбучки и отлучения от мороженого на необозримо длительный период, однако взвинченным родителям было не до нее они до хрипоты, до взаимных оскорблений спорили о том, кто из них в этой ситуации должен уволиться с работы и полностью посвятить себя дочери. Победила-таки мать и оперативно помогла дочке получить приглашения на конкурсы 'Таллиннская наяда' и 'Сибирские ягодицы'… Но тут как раз пришел к власти адмирал Рык, мгновенно запретивший конкурсы обнаженной красоты. Любопытная деталь: арестованную в полном составе редакцию еженедельника 'Демократическая семья' он приказал в назидание провести по бульварному кольцу, причем журналисток голыми по пояс, журналистов голыми до пояса, а главный редактор шел в совершенно натуральном виде. Короче, карьера на подиуме девчонке не удалась, и пришлось вернуться за парту… Но почему эта захватывающая дух призерка, гостя у дяди, остановила свой выбор на скромном подпоручике Курылеве, остается загадкой природы. Сама она объяснила все очень просто: 'Я когда тебя, Майкл, увидела, у меня внутри все сжалось…' А потом случилось непоправимое. Воротись начальник штаба и его жена домой хотя бы порознь, и дело, наверное, можно было бы замять, однако, став коллективными свидетелями буйного пиршества юной плоти, они, вероятно, почувствовали гнетущую бездарность своей наполовину отмотанной супружеской жизни, а такое не прощают. Курылева обвинили в совращении малолетней, ибо мисс Грудь пошел всего осьмнадцатый. Суд офицерской чести был завистливо-беспощаден… Военного человека, выставленного 'на гражданку', можно, извините за прямоту, сравнить с верной собакой, привыкшей выполнять все команды хозяина и убежденной в том, что мясная похлебка в любимой миске появляется дважды в день сама собой. И вдруг… Наверное, Мишка так бы и спился, попал под указ адмирала Рыка 'о дисциплине употребления алкогольных напитков' и очутился в конце концов на какой-нибудь отдаленной стройке национального возрождения, если бы не один жуткий случай, перевернувший его судьбу. Однажды, разгрузив вагон и заработав, Курылев отчаянно завелся и в привокзальной пивной познакомился с одним командированным – разговорчивым добродушным толстяком, тоже пострадавшим от людской несправедливости… Сколько они выпили сообща, сказать
