Что касается платы, то это не обязательно должны быть доллары, которых, впрочем, ему не хватит, учитывая тариф китаянки.
– Это не так-то просто, – осторожно сказал американец. – Я подумаю.
Перед тем, как расстаться с ним у входа в «Шератон», Пэгги бросила на него горячий взгляд, от которого его желание вспыхнуло с новой силой.
На следующий же день Сэнборн осторожно навел справки о лумапасском маршруте у одного из своих агентов, который подтвердил наличие дороги. Обычно до Лимбанга добирались по реке Бруней, пройдя паспортный контроль на пристани, расположенной на набережной Макартура. Хотя этот малайский поселок и представлял собой отвратительную дыру на берегу грязной реки в гуще джунглей, Лимбанг был местом разрядки для брунейцев, уставших от исламской строгости султаната. Будучи мусульманином, султан считал необходимым возблагодарить аллаха за свое огромное состояние приверженностью к суровому интегризму. В Лимбанге же рекой лилось пиво, было полно шлюх и официально были разрешены петушиные бои.
Резидент ЦРУ недолго колебался. Эта невинная прогулка давала ему возможность переспать с соблазнительной Пэгги, а при возникновении проблем Сэнборн всегда мог объяснить своему начальству, что он искал новый переправочный путь. Это входило в его обязанности.
– Я сам отвезу вас в Лимбанг, – объявил он Пэгги двумя часами позже на борту бассейна в «Шератоне».
– О, замечательно! Вы это делаете для меня? – с показной наивностью воскликнула она.
Затем, переменив тон, она быстро добавила:
– Надо бы уехать во вторник – есть рейс на Кучинг в Малайзии с пересадкой на Сингапур.
Прошло три дня. Время тянулось с раздражающей медлительностью. Сэнборн знал, что как настоящая китаянка Пэгги попытается по возможности не заплатить. Эта мысль сильно портила его настроение.
Теперь все было готово. Вторник, 8 часов утра. Он не видел Пэгги со времени их последней беседы.
Ручка 532-го номера тихо повернулась, и Пэгги открыла дверь. Сексуальная озабоченность Сэнборна улетучилась в один миг. Провокационный макияж китаянки являлся своего рода боевой окраской готовой уступить куртизанки.
– Вы не видели никакого подозрительного субъекта в вестибюле? – спросила она.
Там часто шатались находившиеся на содержании у двора шпики в поисках сплетен для сотрудников Специального отдела – политической полиции султаната. Сэнборн оглядел комнату.
– Нет, не видел, – сказал он. – А где ваши вещи?
– Все горничные работают на Специальный отдел. Я не хотела привлекать внимания и взяла с собой только это, – ответила Пэгги.
Она показала на бледно-голубую дамскую сумочку, лежащую возле телевизора, и на бутылку коньяка «Гастон де Лагранж». Жители Гонконга были большими любителями этого напитка, который для иностранцев стоил в Брунее в три раза дешевле.
– Я готова, – сказала Пэгги, – мы можем ехать...
Ее лицо выражало полнейшее простодушие. Сэнборна забавляла эта высшая форма торговли. Сейчас он выступал с позиции силы, и Пэгги не могла его продинамить.
– У нас есть время, – сказал он.
Сэнборн подошел к ней, положил руки на бедра и нежно, но крепко привлек ее к себе. Китаянка не сопротивлялась. Когда американец почувствовал, что ее живот покорно прижался к нему, кровь заиграла в его жилах. Держась совершенно прямо, она смотрела, как позади него на телеэкране бородач в тюрбане комментировал стих корана. Чтение корана как бы являлось национальным брунейским видом спорта. Сэнборн хотел поцеловать Пэгги, но она отвернула лицо, и ему пришлось довольствоваться тем, что он уткнул свой рот в ее надушенную шею. Его руки перешли с бедер на едва прикрытые блузкой груди. Тем же спокойным голосом Пэгги заметила:
– Мы должны ехать.
Дыхание Сэнборна участилось, его захватывало желание, и напрягшаяся плоть, казалось, приклеилась намертво к животу молодой женщины.
Он не хотел уходить из этой комнаты, не получив того, что хотел. Сэнборн начал обследовать легкое тело китаянки, продвигаясь рукой вдоль черной плотно прилегающей юбки и возвращаясь к торчащим под блузкой соскам, гладя выгнутое и твердое тело. Он вновь принялся искать рот Пэгги, но она снова ускользнула. Одна мысль – дать то, что она обычно продавала, – видимо, приводила ее в негодование. Настаивая, Сэнборн сумел раскрыть ее губы и наконец почувствовал, как кончик ее влажного языка встретился с его. Словно два уставших мотылька, длинные руки с бесконечными ярко-красными ногтями улеглись на его рубашке, нежно массируя грудь Сэнборна...
Ему показалось, что в его живот налили расплавленного свинца.
Пэгги знала, что делала. Щипая и лаская его соски, незаметно двигая бедрами, она за несколько минут привела американца в состояние экстаза. С ложной неловкостью ее пальцы расстегнули несколько пуговиц на его рубашке, и она беспрепятственно возобновила свои старания. Сэнборн стонал от удовольствия. Он схватил одну из так искусно мучивших его рук и положил ее на свою плоть. С испуганным вскриком Пэгги, казалось, только что открыла для себя то огромное сексуальное напряжение, которое сама же терпеливо вызывала...
Сэнборн внутренне расслабился. Он добился своего. Нет больше необходимости продвигаться вперед на цыпочках... Уверенным жестом он дернул молнию прямой юбки, которая упала к ногам Пэгги, открывая длинные мускулистые бедра и выгнутый живот, едва прикрытый облачком белых кружев.
Китаянка отказалась от своей роли добродетельной девушки. Ее длинные пальцы захватили твердую плоть и начали с ловкостью массировать ее – результат длительной практики. Сэнборн впился ртом в губы Пэгги и засунул свою руку под белое кружево.
– О да! – прошептала Пэгги.
