Костюм был великолепно выутюжен, она сама убирала его в шкаф, убедившись, что ни пиджак, ни брюки не нуждаются в чистке.
Чарльз очень аккуратно носил вещи и выглядел в них настоящим денди.
Она приподняла костюм и начала проверять карманы, крепко сжав губы и прищурив глаза, ненавидя собственные пальцы, совершавшие такое предательство.
Самое первое, что она обнаружила, явилось для нее большой неожиданностью: слабый запах духов, которые она моментально узнала. Точно так же пахло от голубого конверта. Запах исходил от одного из карманов пиджака, когда она нечаянно вывернула наружу подкладку. На пальцах у нее были видны следы пудры (а ни одна из ее пудрениц не пропускала пудры!). И кроме того, у нее не было привычки совать пудреницы в карманы мужа.
Светло-серый шелковый платок все еще был аккуратно сложен в его нагрудном кармане. Она вынула его. Каждый бы безошибочно сказал, что платок покрыт следами губной помады, более яркими и менее яркими. Видно, платком стирали помаду отовсюду — с губ, со лба, со щек, с подбородка…
Теперь она должна была решать, что же делать дальше: потребовать ли немедленного объяснения или выжидать?
В то время Роджер Вест еще ничего не слыхал об этой истории, хотя косвенным путем уже был к ней привлечен, ибо ему было поручено расследование убийства одной пожилой леди, в котором обвинялся ее племянник.
Суд над ним должен был состояться в Оулд Рейли на будущей неделе, причем старый Нод возглавлял защиту. Это было бесспорным делом для Ярда. И помощник комиссара, и Роджер Вест сходились во мнении. Никто из них не сомневался, что племянник был виновен, но в цепи доказательств его вины имелись слабые места.
Если на них правильно сыграть, парень может вывернуться. А старина Нод собаку съел на обнаружении подобных уязвимых мест. Поэтому, когда Роджер узнал, кто возглавляет защиту, он просто застонал.
Он знал фирму «Мерридью, Баркер, Кайл и Мерридью» и неоднократно присутствовал в суде магистрата, когда в качестве защитника выступал Чарльз Джексон, обычно по тривиальным обвинениям. Джексон был одним из немногих адвокатов, который тщательно готовил свои дела, но и сейчас было ясно, что он предпочитает представлять защиту, а не обвинение.
— Нам он доставит кучу неприятностей, — предсказывал Роджер помощнику комиссара в то самое утро, — когда все кончится, мне бы хотелось с ним встретиться и разнюхать, что делает его таким нетерпимым.
— Вы имеете в виду, является ли он просто умным служакой, или же он человек с идеями? — сухо сказал помощник комиссара — не знаю, что лучше… Неважно, чем он руководствуется, попытайтесь лучше заткнуть дыры в нашем деле. Я не хочу, чтобы этот чертов племянник избежал виселицы!
Таким образом третье преступление начиналось тихо, исподволь и сначала Розмари Джексон не поняла, что это преступление, являющееся составной частью общего плана.
Единственное, что знала она, что до получения первой анонимки, она была счастлива. Сейчас ей было трудно держаться нормально, когда Чарльз вечером возвращался домой. Она не знала, как она сможет смотреть на него, не рассказав про те письма. Но если они беспочвенны, если даже те доказательства, которые она обнаружила, фальшивы, тогда она его напрасно расстроит, выбьет из колеи как раз в то время, когда от него требуется максимальная сосредоточенность.
Четвертое преступление лишь в одном сходилось с тремя предыдущими.
Это тоже было насилие.
Оно тоже касалось женщины, пожилой, несговорчивой, замужней женщины, известной благотворительницы в северных пригородах Лондона, где она жила. Своим злым языком и общественным бесстрашием в выборе выражений во время выступлений в парламенте, она снискала себе немало врагов. Ибо она была также председателем мирового суда в Лигейте, и вообще сильной личностью.
3
Третье преступление
Человек приблизился к дому магистрата, воспользовавшись воротами, которые вели на задний двор к гаражу. Это был темный вход, так как ближайшая лампа находилась в сотне ярдов, а тыльная сторона здания вообще не была освещена, хотя с фасада все же в каких-то окнах мерцал огонек.
Невидимый человек незаметно прокрался к черному входу, почти не произведя никакого шума. На нем была темная одежда. Был конец марта, месяц на ущербе, резкий ветер гнал по небу низкие облака, сквозь которые иногда на одно мгновение проглядывали робкие звезды.
Человек подергал за дверь, но она была заперта, как он и ожидал. После этого он весьма осторожно воспользовался карманным фонариком, изучая окна. Все ставни были закрыты, и он даже не пытался их взломать.
Вместо этого он отступил назад и обратил свое внимание на окна второго этажа. Действительно, одно подъемное окно было сверху приспущено.
Вокруг не было слышно ни единого звука, кроме воя ветра.
Над входом имелся небольшой навес.
Не без труда, встав на цыпочки, он достал до навеса и подтянулся на руках наверх. Его ноги упирались в кирпичную стену, то и дело соскальзывая вниз, и к тому времени, когда он добрался до крыши, он порядочно запыхался.
Но вскоре он уже стоял на коленках на навесе и самодовольно ухмылялся. Он подождал, пока у него не восстановилось нормальное дыхание, потом поднялся во весь рост и обнаружил, что без особого риска сможет добраться до открытого окна. Упасть вниз можно было разве что по особой невезучести. Он перегнулся немного вправо и опустил до конца оконную раму.
Она легко скользнула вниз. Внутри не было света, сплошная мгла и странные формы снаружи — вой ветра, да плач деревьев. Он придвинулся на самый край навеса, откуда можно было влезть в окно.
На улицу завернула машина. Ее фары бросали снопы белого света.
Человек на навесе окаменел.
Свет выхватил из темноты отдельные предметы, мотор ревел, но вот машина доехала до угла и исчезла за поворотом. Причем водитель не соизволил при этом снизить скорость, как это требовалось в ночное время даже на пустынных дорогах. Он ехал со скоростью не менее 50 миль.
Еще до того, как исчез отсвет огней, человек оказался в комнате, вернее — в широком проходе. С одной стороны была глухая стена с единственным окном, с другой — три двери.
Он миновал их и очутился на просторной лестничной площадке. Проход, площадка и пологая лестница вниз освещались мощной настенной лампой. Даже в большой холл проникал ее свет, так что были видны многочисленные потускневшие от времени портреты, свидетельствующие о былой семейной славе. Когда-то здесь были деньги, а теперь оставалась одна гордость и традиции, да решительное нежелание позволить прошлому окончательно погибнуть.
Короче говоря, это был дом миссис Джонатан Эдвард Китт, советника, члена магистрата, мирового судьи, которая в данный момент находилась в самой маленькой из четырех комнат первого этажа.
Она сидела спиной к двери за письменным столом, сделанным каким-то умельцем три столетия назад, погруженная в изучение каких-то документов.
Свет от открытой топки падал на нее справа, окрашивал ее поблекшую щеку в розоватый цвет и придавал лихорадочный блеск глазам. Вторая половина лица освещалась настольной лампой, и серебряные блики лежали на седых волосах, полной шее и сильных руках.
Она была одета в костюм, но так как в комнате было очень тепло, жакет был переброшен через спинку стула. Ее блузочка была излишне кокетливой для женщины ее комплекции, тонюсенькая сиреневато-голубоватая, со множеством кружев. Миссис Китт любила кружева и оборки в качестве отделки
