Глава пятая
ПОЛМИЛЛИОНА ДОЛЛАРОВ
Виталик Сурин смолоду опасался умереть. Можно даже сказать, он смертельно боялся смерти. А жизнь во многих позициях Виталику бесконечно нравилась. Он приспосабливал ее под себя, примерно как свой загородный коттедж или как девиц по вызову, которых оценивал преимущественно по росту, отдавая предпочтение маленьким и вертким.
И чтобы смерть не казалась такой страшной, Виталик ее тоже стал потихоньку приспосабливать под себя. Попробовал он это делать еще лет в семь, когда от сердечной болезни умер его дедушка, уважаемый ветеран. Дед был строгим при жизни, а теперь лежал в гробу посреди квартиры с растерянным выражением лица. И, как только взрослые ненадолго выходили из комнаты, заставленной венками, храбрый Виталик, оставаясь один на один с мертвым дедом, щелкал его по носу и хлопал по холодным щекам.
В восьмом классе Виталик задушил одноклассницу Любу Высоцкую, которая, по слухам, давала себя всем желающим мальчикам, а Сурину с насмешкой отказала, пояснив, что он коротышка и плохо пахнет. Виталик с неделю обнюхивал свои руки и подмышки, затем приготовил зимние вязаные варежки (дело было в мае) и после уроков пошел к Любе домой — якобы списать задание. Варежки он надел у входной двери. «Сурин, у тебя что, ручонки замерзли?» — «А может, я тебя убить хочу». — «Тоже мне, Фредди Крюгер нашелся!» — Люба фыркала, но в глазах мелькало любопытство. Он душил ее старательно и долго, чуя, как под варежкой ломается горловой хрящ. Прежде чем уйти, зачем-то пнул оголившееся бедро, а еще потом, холодея, сообразил, что девочка могла быть дома не одна… Любу Высоцкую хоронили всей школой. Виталик Сурин плелся в самом хвосте процессии, чувствуя себя вождем и организатором всего этого действа. С тех похорон ему запомнилась острая зависть к оркестрантам, исполнявшим гундосый марш с каким-то особым, хозяйским пониманием смерти.
Больше в свои школьные годы Виталик никого не убивал, если не считать двух соседских кошек и одного раненого голубя.
Туманную юность наметим пунктиром.
Аттестат зрелости, навсегда утерянный сразу же в день вручения. Краткая безответная страсть к фигурному катанию на коньках. Попытки сдавать в аренду обустроенные площадки для рэкета. Тяжелое алкогольное отравление в туристической поездке по культурным центрам Европы. Изнасилование пожилой проводницы в купейном вагоне поезда «Симферополь — Москва», замятое благодаря двухсотдолларовой компенсации и ползанью на коленях в тамбуре с клятвенным признанием в любви. Угон пожарной машины непосредственно с места пожара. Два принудительных визита в органы дознания, где Виталик сразил всех умением запудривать мозги и уходить в глухую несознанку. Вот, собственно, почти полный список личных рекордов Сурина в молодые годы.
Однако своего творческого зенита Виталик достиг уже в рядах влиятельной уктусской группировки. Он не был лидером, но талантливо исполнял самые нужные, по его мнению, функции — инкассатора и уборщика.
Коля Шимкевич, которому он подчинялся напрямую, отлично знал, что Виталик, доставляя нужным людям энные суммы, время от времени аккуратно отстегивает коечто лично для себя, так сказать, «округляет» в свою пользу. И Колю это устраивало, поскольку означало, что инкассатор Сурин скорей всего не убежит сегодня-завтра с набитой сумкой в далекие поля.
А в качестве уборщика Виталик уже имел весомые заслуги. Он убирал часто и с удовольствием. Хоть иногда и шумно, с дурными спецэффектами, зато наверняка. И ни разу не влип. Таможенника Лешу, например, он убрал идеально чисто — просто выронил с балкона, с девятого этажа, заставив написать прощальную записку. Но с Луцким явно перестарался. Когда Сурин со стволом вошел к нему в спальню, тот начал орать как резаный и заслонять лицо руками, пухлыми ладошками наружу. Вот эти ладошки почему-то и взбесили Виталика: сперва он их прострелил насквозь, а потом крошил и расквашивал до неузнаваемости уже мертвое лицо. Жена Луцкого сидела по-мышиному тихо, запертая в ванной. О ней Сурин даже не вспомнил. С этой уборки он уехал грязнющий, словно трудился на скотобойне.
Как-то раз у Шимкевича в депутатском офисе гостил важный партийный босс. Пили «Хеннесси». Разговор, понятно, шел о партийном строительстве.
— А х…ли он зал…ается! — восклицал гость.
— Тоже правильно! — отвечал Шимкевич. — Х…ли зал…аться?
Назревало взаимопонимание.
Уборщик Сурин, от нечего делать бродивший по офису, сел поблизости на диванчик послушать про большую жизнь.
— …Пусть тогда и херачит свою политику! — продолжал гость.
Шимкевич поднес бокал ко рту, ласково глядя на Виталика.
— Брысь отсюда, — проронил он и выпил.
Сурина как ветром сдуло.
С тех пор он заметно изменился. Возможно, ему попали прямо в душу мудрые слова заезжего деятеля и теперь скреблись там, будто в клетке для грызунов. Так или иначе, выражаясь партийным языком, уборщик взялся «херачить свою политику».
На прошлых губернаторских выборах дальновидный Шимкевич передавал крупные денежные куски сразу двум соперникам — и действующему губернатору, и главному конкуренту.
Не менее дальновидный Виталик, пользуясь инкассаторской миссией, тоже вручил обеим сторонам по небольшому аппетитному кусочку — уже от себя. То, что эти порции втихую, за час до вручения, он отрезал от крупных ломтей, никого не касалось.
Доверенные лица обеих принимающих сторон пожимали Виталику руку, нежно кивая, что следовало понимать, как «Родина вспомнит!» и «продолжай в том же духе». И затем быстро-быстро, как молоденькие артистки, выбегавшие на комплимент, удалялись к себе за кулисы, где им, в свою очередь, предстояло деликатно и грамотно делить и отрезать.
Эти судьбоносные ходы вызывали у Виталика почти государственное отношение к собственной персоне.
Но даже такие мотивы не шли ни в какое сравнение с блистательной, глубоко эшелонированной вербовкой полковника Стефанова. Мысленно Сурин так и называл свою операцию: «вербовка». Ему жутко нравилось воображать себя суперагентом, который действует в тылу врага и шлет донесения в Центр. Причем роль мудрого всесильного Центра уборщик сам иногда разыгрывал по вечерам для офисных сторожей или почасовых девиц. В таких случаях он, некурящий, обязательно дымил грузинской сувенирной трубкой, укладывая ноги на столик с бутылками и закуской.
Стефанов служил в таинственной, все слышащей конторе под названием ФАПСИ. Виталик так долго не мог запомнить наизусть правильную расшифровку этой аббревиатуры, что впервые в жизни купил себе блокнот, куда записал мельчайшими буквами под диктовку сторожа-студента: «Федиральное агенство правитильсной связи и инфармацыи». Тот же начитанный студент сообщил Сурину за пивом, что ФАПСИ подчиняется только президенту России, а секретной информации у него до хрена и больше. Больше, чем у бывшего КГБ.
Эти сведения вызвали у Виталика тайный восторг и счастливые суперагентские предчувствия. Третьего дня он краем уха подслушал, как Шимкевич в нудном телефонном разговоре упомянул «Стефанова из ФАПСИ».
А уж Стефанов-то Виталику помнился очень хорошо. Потому что был едва ли не первым, кому Сурин отвозил «черную» наличность еще на заре инкассаторской карьеры.
